Олег Шишкин - Биография Воланда

Герои — носители важных истин в романе — выражают взгляды, построенные на бинарной оппозиции. Это их принцип, который заключен не только в моральной парадигме романа, но и в легендах московских тамплиеров, рассказывающих о том, как «Прекраснейший из Серафимов — Сатанаил — возмутился против установленных Богом Элоимом законов восхождения по Золотой Лестнице» [182] Никитин А. Л. Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России. М., 1998. С. 197. .

Но если взглянуть на текст автора сегодня, то несмотря на свои опасные, как считал Булгаков, намеки и подтексты, он мог быть напечатан и при его жизни.

«Примерно двумя годами раньше Булгаков, как рассказывала нам Елена Сергеевна, читал роман (или часть его) И. Ильфу и Е. Петрову. И едва ли не первой их репликой после чтения была такая: „Уберите `древние` главы — и мы беремся напечатать“. Реакцию Булгакова Елена Сергеевна передавала своим излюбленным выражением: „Он побледнел“. Он был поражен именно неадекватностью реакции на услышанный текст тех людей, которых он числил среди слушателей квалифицированных. Их добрая воля была вне сомнения, но это-то и усугубляло, надо думать, состояние автора: соображения слушателей о возможностях и условиях напечатания романа на его глазах не только опережали бескорыстное читательское впечатление (которого он, несомненно, ожидал), но и в значительной мере разбивали его» [183] Чудакова М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С. 462. .

Тот роман-криптограмма, который создал Булгаков, оказался весьма защищенным от множества прямых подозрений. Ильф и Петров, его бывшие коллеги по «Гудку», не видели в романе ничего антисоветского и даже предлагали автору помощь в публикации, которая, вероятнее всего, сопровождалась и приличным гонораром, а Булгакову уже при жизни могла бы принести тот самый успех беллетриста, о котором он мечтал. Однако Михаил Афанасьевич отказывается от идеи, и, думается, не только из-за потери истории с Христом и Пилатом. Оставляя роман в столе, он придает ему криптографическую значительность, делает шарадой вольнодумцев и эрудитов. Ведь это роман-месть — месть времени и людям.

Булгаков озабочен возможностью нанести ответный удар, и это даже фиксируется в Справке секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР «Об откликах литераторов и работников искусств на снятие с репертуара пьесы Д. Бедного „Богатыри“» от 16.11.1936:

«М. Булгаков, автор „Дней Турбиных“: „Это редкий случай, когда Демьян, при его характере, не будет злорадствовать: на этот раз он сам пал жертвой, — а не подхихикивать над другими. Пусть теперь почувствует сам“» [185] ЦА ФСБ. Ф. 3, оп. 3, д. 121, л. 107. .

Но высказывания и реплики — это тлен. Они могут дойти только в информдокументах НКВД. А последний удар миру и своим врагам он пытается усиленно закончить в 1938 году. К этому времени растянутое почти на десять лет написание книги начинает медленно сопротивляться автору, наползая прежними редакциями на новые пласты, создающиеся под актуальное время. Такая структура, очевидно, тормозит процесс, и значит, надо по-настоящему спешить.

Елена Сергеевна Булгакова пишет: «В 1938 году он отложил „Записки“ [186] «Записки покойника». для двух своих последних пьес, но главным образом для того, чтобы привести в окончательный вид свой роман „Мастер и Маргарита“. Он повторял, что в 1939 году он умрет и ему необходимо закончить Мастера, это была его любимая вещь, дело всей жизни» [187] Дневник Елены Булгаковой. М., 1990. С. 315. .

Писатель болен, и теперь его задача обогнать время, чтобы послание будущему было завершено до того момента, когда его сердце остановится.

Диагноз, поставленный Булгакову: хроническая почечная недостаточность. В октябре 1939 года его осматривает один из лучших врачей Лечебно-санитарного управления Кремля профессор Мирон Семенович Вовси, автор монографии «Болезни органов мочеотделения». Выводы мрачны. Булгакову дается для жизни еще три дня, но он проживет еще полгода. И главный стимул — желание завершить роман.

Десятого ноября писатель вызывает нотариуса и составляет завещание, которое продолжает дополнять еще один день. «Дописать прежде, чем умереть!..» — это клятва самому себе.

Булгаков дописывает свою жизнь, и это логичное решение — роман уходит в будущее. Он напомнит об авторе тогда, когда это будет возможно. Вспомним, что в разных редакциях романа Булгаков забрасывал события то в 1943-й, то в 1945 год. Однако отказ от этих путешествий во времени приводит его к окончательному, каноническому тексту, который прерывается на фразе: «Так это литераторы за гробом идут?»