Джон Бартон - История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре [litres]

Для последующих библейских толкователей важность Оригена неизмерима. Все они в той или иной мере принимали и применяли его аллегорической метод трактовки Ветхого Завета и обращали себе во благо его познания, проявленные в составлении «Гексаплы». Однако в следующем веке в Антиохии Сирийской возникла школа толкователей, чей подход значительно отличался. Среди значимых представителей Антиохийской школы можно особо выделить троих: это Иоанн Златоуст, Феодор Мопсуестийский (350–428; Мопсуестия была маленьким городом в Киликии, ныне это территория Турции) и Диодор Тарсийский († ок. 390) [43]. Позже этой традиции следовал Феодорит Кирский (393–457).

Уже привычным стало говорить о том, что Антиохийская школа отвергала аллегорические трактовки и предпочитала буквальные. Ее сторонники склонны избегать мессианских толкований пророческих текстов и псалмов; скорее, они – как и иудейские толкователи – полагали, что эти пророчества уже исполнились в истории еврейского народа и не ждут исполнения во Христе. Это привело к тому, что современники, думавшие иначе, стали обвинять антиохийцев в «иудейщине». Но в других случаях их толкования кажутся столь же аллегорическими, как и у Оригена, и антиохийцы были ему очень многим обязаны. Например, Феодорит Кирский приводит такое надписание псалма 29 – «Псалом песни обновления дому» [64]– и говорит об этом так: «Посему “обновлением дома” называется воссоздание человеческого естества, какое совершил Владыка Христос, прияв за нас смерть, и смерть сокрушив, а нам даровав надежду воскресения» [44], – и вряд ли это толкование можно назвать буквальным. Антиохийцы считали, что текст следует понимать как наставляющий нравственно и духовно, а не просто как набор букв; это слегка напоминает иудейские трактовки – не в том, что и те и другие избегают аллегорий: просто как у антиохийцев, так и у иудеев проявлено стремление увериться в том, что текст призван поведать о галахе и уместен для повседневной жизни.

Отчасти из-за этого стремления, навеянного беспокойством, толкователи Антиохийской школы уделяли внимание вопросам жанра и хода аргументации в тексте, в чем им очень способствовали их познания в риторике. Все они были серьезными интеллектуалами и вполне могли бы достичь карьерного успеха в общественной жизни Антиохии, большого и процветающего города, в котором был целый класс управленцев, а христиане могли вести достойную жизнь, уже не боясь, что их будут гнать, словно сектантов, как в прежние времена. Антиохийцы глубоко изучали тексты классической эпохи и воспринимали их не как простые сборники фрагментов, а как непрерывные и четко структурированные аргументы, и те же принципы они применили к Библии. Вот что пишет по этому поводу Франсис Маргарет Янг:

Ориген со спокойной душой расшифровывал знаки и не беспокоился ни о текстуальной, ни о нарративной связности, а сами знаки были символами… Но это означало, что формулировка текста обрела свою важность не в контексте и не в ходе мыслей, а в йотах и титлах, толкуемых сверх всякой меры. Антиохийцы искали иных отношений между формой и содержанием, стилем и смыслом. Нарративная последовательность и ход рассуждений имели значение. Текст не был отговоркой для чего-либо еще [45].

И реакцию антиохийцев на аллегории Оригена провоцировали не буквализм как таковой и не интерес к историчности в самой ее сути, а скорее – иной подход к нахождению смысла в литературе, происходивший из образовательной системы греко-римского мира. Возможно, нам следовало бы сказать, что они противились не «аллегории», ведь аллегория была общепринятой фигурой речи, и если текст нес в себе ее признаки, даже аллегория была дозволительной. Они выступали против того рода аллегории, который уничтожал текстуальную связность [46].

Антиохийцам, как и Иринею Лионскому в предыдущем поколении, была интересна так называемая тема (ὑπόθεσις, «гипотеза») Священного Писания – иными словами, его общее направление, или тенденция, а не мелкие детали. (И как им было установить эту тенденцию? Главным образом, как согласились христианские толкователи, уделив внимание церковному правилу веры, которое, как мы видели, играло роль интерпретационного «каркаса», в рамках которого воспринималась Библия.) В то время настойчивое стремление антиохийцев усмотреть в тексте не аллегории и метафоры, а «исторический» или «простой» смысл, иногда считалось весьма «иудейским» – как и их интерес к исполнению пророчеств в истории. Но, как уже обсуждалось выше, по большей части раввины, толковавшие Библию, не питали никакого интереса к «простому» смыслу текста, и их явно не волновал ни аргументирующий, ни повествовательный ход как рассуждений, так даже и слов: раввины интерпретировали их в отрыве от контекста. В этом отношении раввинское толкование намного ближе к аллегорическому пониманию, свойственному Оригену, а не к целостной интерпретации текста, волновавшей антиохийцев.