Стрэтфорд Колдекот: Тайное Пламя. Духовные взгляды Толкина

Эта книга славит — и оплакивает — мир и обычай, которые, по–видимому, исчезают в большой войне или в череде войн. Люди сражались ради благой цели и против врага, которому ни в коем случае нельзя позволить победить; однако истинная опасность — не в том, что свободный мир может потерпеть поражение, а в том, что нас исказит, испортит, ожесточит сам конфликт и особенно — средства, использованные во имя победы. Толкин всегда отрицал, что Мордор — аллегория нацистской Германии или советской России, но отлично понимал, что он соотносится с концлагерями и гулагами, с фашизмом и коммунизмом, равно как и с другими, более тонкими и неуловимыми проявлениями того же самого духа.

Дело отчасти в том, что союзники, воюющие с Сауроном, преодолели искушение, не использовали Кольцо против его создателя, и Война Кольца, вероятно, стала прелюдией к новому Золотому Веку в Средиземье, предвосхищая цивилизацию любви, справедливости и мира. Но в этой войне, напоминают нам первые кадры фильма, сгинуло немало прекрасного — сгинуло, и ныне забыто. В великих войнах нашего времени мы совершаем одну и ту же ошибку — принимаем ложные постулаты «цель оправдывает средства» и «если что–то можно сделать, значит, сделать надо» (L 186 [5] В случае «Писем» («Letters») отсылки даются на номер отдельно взятого письма, а не на страницы: так «L 66» означает «письмо №66». ). Толкин писал сыну в 1944 году, антифашистская коалиция пыталась победить Саурона с помощью Кольца. Что ж, расплодятся новые Сауроны, а люди и эльфы превратятся в орков — «Не то чтобы в реальной жизни все это настолько очевидно, как в придуманной истории; да и с самого начала на нашей стороне орков было немало» (L 66).

Роман «Властелин Колец» увидел свет в 1950 году, когда еще не поняли как следует, не оценили в полной мере, что Толкин воспользовался жанром фэнтези, чтобы рассмотреть серьезные этические и духовные проблемы. Раньше, в 1936 году, подзаголовок его фундаментальной работы о «Беовульфе», «Чудовища и критики», полушутя, полусерьезно намекал на то, что литературоведы, критикующие любимую им древнеанглийскую поэму, выступают против героя и, возможно, сродни чудовищам. Когда «Властелин Колец» вышел наконец из печати, Толкин знал, чего ему ждать. И впрямь, многие критики по обе стороны океана нещадно высмеяли книгу. Печально известный Эдмунд Уилсон назвал ее «инфантильной чушью».

Роман часто упрекают в том, что «добро» и «зло» в нем слишком четко обрисованы и сюжет по–детски упрощен. Как мы видели, Толкин прекрасно понимал всю сложность и противоречивость реальной жизни, и все же считал свою сагу «реалистической», мало того — вернее отражающей «внутреннюю жизнь», чем большинство «взрослых» романов, которые служат образцом (L 71).

Он черпал вдохновение из куда более древней традиции, нежели современный роман со свойственным ему материализмом. Он воскрешал искусство мифологического, или мифопического , мышления, древнего, как само человечество, и неразрывно переплетенного с нашим религиозным чувством. Книга обращена к универсальным константам человеческой природы — отраженным по всему миру в мифологии и фольклоре. Мифологическое мышление не предусматривает «бегства от реальности»: оно скорее усиливает реальность, как справедливо заметил еще один автор фэнтези Алан Гарнер. Именно этим отчасти объясняются и широкая популярность романа, и его презрительное неприятие теми, чей разум заблокирован и не желает использовать воображение таким образом.

Словом, «Властелин Колец» воспринимается как увлекательное повествование, воскрешающее почти вымерший жанр. Но хорош он не только этим; перед нами — и пространное размышление о том, что такое быть англичанином, и образный отклик на современную войну, и трогательная иллюстрация тесной взаимосвязи между любовью и героизмом. Мы увидим впоследствии, что роман прочитывается и как исследование самих истоков человеческого сознания и языка; а самое удивительное в том, что его, пожалуй, можно рассматривать как сознательный эксперимент с «путешествием во времени», причем ограничения индивидуальной памяти и опыта преодолеваются посредством снов и «лингвистических призраков».

Когда первый том «Властелина Колец» увидел свет, Толкин не без трепета писал: «Я выставил свое сердце под выстрелы». Темы его книг — ключи к тому, что для него было особенно важно — к смерти и бессмертию, тоске по райскому блаженству, творению и творчеству, добродетели и греху, справедливому управлению природой и духовными опасностями, проистекающими от обладания технической властью. Ломая голову над этими проблемами, он создал целый корпус трудов, исполненных глубокой мудрости — Мудрость эта, в которой так отчаянно нуждается наша цивилизация, большей частью почерпнута в католической традиции, именно в ней автор был воспитан. Нет, Толкин писал не богословские трактаты — не таковы даже письма и комментарии, где он ближе всего подошел к объяснению своего творческого замысла. Но поскольку он верил в истинность определенных догматов, они были для него чем–то вроде факелов или хрустальных светильников, струящих свет во тьме. Именно это и было главным для самого Толкина в его книгах — изливаемый ими свет и то, что при этом свете открывается взгляду, а вовсе не изготовление светильников как таковых: в смирении своем эту работу он предоставлял профессионалам. Его духовность — это простая, скромная «духовность повседневности», какую мы встречаем у таких католиков, как Жан—Пьер де Коссад или Тереза из Лизье. Хоббиты воплощают смирение и обыденность, которые и легли в основу толкиновских книг.