Франсуа Мориак - Жизнь Иисуса

Что же побудило меня взяться за описание Его жизни? Прежде всего желание вновь встретиться и даже некоторым образом соприкоснуться с живым и страдающим Человеком, чье место пустует среди людей, с Воплощенным Словом, иначе говоря, Существом во плоти, подобной нашей плоти. Некоторые мои оппоненты (среди них М. Эдуар Дюжарден) удивляются, что я не стремился избавить Иисуса от унижений человеческой плоти, дабы показать только Его чисто духовную жизнь. Поскольку и Кушу, и Дюжарден — не богохульники и, строго говоря, не атеисты, они отрицают историческое существование Спасителя лишь затем, чтобы наделить Его жизнью, свободной от всего, что ограничивает, умаляет и унижает в Нем Бога.

Я далек от подобных искушений и в этом вопросе всегда подчиняюсь требованию моего разума, для которого наиболее естественно мыслить конкретными реалиями. Признаться ли мне? Если бы я не знал Христа, слово Бог было бы лишено для меня смысла. Только по особой благодати Бесконечное Существо перестает быть для меня немыслимым и невообразимым. Бог философов и ученых не мог бы играть никакой роли в моей нравственной жизни.

Лишь потому, что Бог вторгся в человечество и в определенный момент истории, в известной точке земного шара Человек из плоти и крови произнес некие слова и совершил некие поступки, — я встал на колени. Если бы Христос не сказал: «Отец наш…» — я бы никогда не испытал этого сыновнего чувства; такое обращение никогда бы не родилось в моем сердце и не прозвучало бы из моих уст. Я верю только в то, к чему могу прикоснуться, в то, что вижу, что проникает в мое существо; вот почему я верую во Христа. Старания умалить Его человеческую природу противоречат моему глубочайшему устремлению, отсюда то упорство, с каким я предпочитаю образу Христа-Царя, Мессии-Победителя — того униженного, замученного Человека, которого на постоялом дворе Эммауса путники, изображенные Рембрандтом, узнают в преломлении хлеба, — нашего израненного брата, нашего Бога.

Признаюсь, наконец, что никогда не разделял мыслей (хотя и уважаю их) людей, которые называют себя католиками и, однако, не верят в реального Христа. Если бы я не верил словам конкретного Человека, который родился в правление императора Августа и был распят при Тиберии, если бы вся Церковь основывалась на грезе и лжи (что, на мой взгляд, одно и то же), то в таком случае догматы, иерархия, установления, литургия лишились бы для меня всякого смысла и красоты, потому что красота Церкви — в сиянии истины. Если бы Иисус не был Христом, то, находясь в храме, я ощущал бы одну безмерную пустоту. В случае войны судьба самого неприметного рядового солдата интересовала бы меня куда больше, чем участь витражей Шартрского собора, которая с полным основанием волновала бы поклонников прекрасного.

Неверующий художник видит и изображает лишь великолепный фасад Церкви, который она показывает миру; он восхищается кораблем Петра, незыблемо стоящим в веках. Но он не помнит, сколько закланных жертв, сколько мучеников лежат в его основании: в течение девятнадцати веков из поколения в поколение лучшая часть человечества добровольно восходит на крест и остается там, и никакие насмешки не могут заставить их сойти с него. Никакие моральные, эстетические или общественные причины не вынудили бы меня принять самопожертвование стольких людей, если бы Иисус из Назарета не был Христом, Сыном Божиим, — если бы Он не существовал.

В монастырях и прицерковных домах (если говорить об одних монахах и священниках) царит не только дух радости и утешения. Но несомненно — он изобилует там. Их обитатели наслаждаются внутренним миром, который «не от мира сего». Их радость — это плод постоянных побед над природой, очень трудных побед, а есть еще и другие — те верные, которые поднялись до середины горы, они борются, изнемогают, падают, встают и снова бредут по дороге, помеченной кровью предшественников. Все они, и грешники, и святые, поверили слову, доверились торжественному обещанию: «Небо и земля прейдут, но слова Мои пребудут вовек». И те и другие, и святые и грешники восклицали в минуты сомнения и тревоги: «К кому нам идти, Господи? Ты один имеешь глаголы жизни вечной». Зачем бы им делать то, что делали люди, умершие задолго до них? Что им до праха тех, кого им не довелось любить? Для них речь идет вовсе не о том, чтобы унаследовать национальное достояние прошлого или притворяться, что они верят в легенды, которые якобы помогают сохранить кое-какие полезные добродетели. Попробуем представить невозможное, допустим, они получили откровение, что Сын Человеческий — не Сын Божий. В таком случае они перестали бы идти за Ним, бросили Его. крест, даже если бы речь шла о спасении какой-либо цивилизации или культуры. Люди идут за Ним, потому что Он сказал: «Я — Христос…», и они поверили Ему.