Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести» - хроника катастрофы

«Совершенно доверительно.

Преосвященный Владыко Милостивейший Архипастырь. Сего числа мной получена от Министра Внутренних Дел следующая телеграмма (частично воспроизводится предыдущий текст. – Г.О .). Ввиду изложенного прошу уведомить меня, в возможно непродолжительном времени, может ли быть допущено, в случае смерти графа Льва Толстого, служение в Тульской епархии панихид по нем. Дм. Кобеко».

Однако к этому моменту вопрос о служении панихид по Толстому в случае смерти уже был решен. Он обсуждался 3 ноября на секретном совещании присутствующих в Св. Синоде архиереев, о котором мы абсолютно ничего не знаем, к сожалению. Известно только, что участники совещания отрицательно отнеслись к такой возможности и постановили, что священники, виновные в незаконных, с точки зрения церковной власти действиях, будут привлечены к ответственности [662].

Видимо, старцу Варсонофию требовался официальный документ, подтверждающий безуспешность его попыток беседовать с Л. Н. Толстым. Такой документ был выдан рязанским губернатором Оболенским сразу после смерти писателя.

«Сим свидетельствую, что Настоятель Скита Оптиной Пустыни, Козельского уезда Калужской губернии Игумен Варсонофий, несмотря на настоятельные просьбы, обращенные к членам семьи Графа Льва Николаевича Толстого и находившимся при нем врачам, не был допущен к Графу Толстому, и о его двухдневном пребывании на станции Астапово покойному сообщено не было. И<���сполняющий> д<���олжность> Рязанского Губернатора кн<���язь> Оболенский.

Ст<���анция> Астапово. 7 ноября 1910 года».

Таким образом, в последний, самый ответственный момент жизни «великий писатель русской земли», за уходом которого из Ясной Поляны с напряженным вниманием следил весь цивилизованный мир, оказался в трагическом одиночестве. Его судьба становится предметом озабоченности русского императора, Совета министров и премьера, Св. Синода, его первенствующего члена и других архиереев, собора старцев Оптиной пустыни, наконец, членов семьи. Но он ничего об этом не знает. Ближайший единомышленник, а также небольшая группа лиц, которых В. Г. Чертков подчинил своему влиянию, полностью изолируют писателя от внешнего мира, лишая его возможности беседовать перед смертью со старцем и даже проститься с женой: «Но как кончается его жизнь… Умирать не только во вражде с Церковью, но и со своей собственной подругой, после почти полувековой общей жизни, имея целый сонм детей! Бежать из своего дома, кончать дни у начальника станции среди раздора домашних гвельфов и гибеллинов, враждующих между собой партий. И быть зарытым в яснополянском парке, где можно было закопать и какую-нибудь любимую левретку» [663].

Круг отчуждения, создававшийся вокруг Л. Н. Толстого более двадцати лет, замкнулся.

Писать о Льве Толстом священнику всегда будет сложно. Потому что его религиозные идеи – вызов нашей вере. Всему тому, что для нас, православных христиан, да и просто христиан, свято, дорого и что для нас является выражением духовной глубины и религиозной ответственности. Очень хочется как-то «определить» Л. Толстого раз и навсегда. Окончательно. И больше к этому вопросу не возвращаться.

Но мешают два обстоятельства.

Первое. О большинстве критиков Л. Толстого очень часто никто не помнит и никто их не читает. А русского писателя издает, читает, знает и любит весь мир. Более того, любовь мира к художественному творчеству Льва Толстого есть верный признак того, что он, этот мир, еще на что-то способен, еще что-то может любить, чему-то радоваться, о чем-то размышлять.

Литературное творчество Толстого перед читателями первой трилогии («Детство. Отрочество. Юность»), «Войны и мира», «Анны Карениной», «Казаков» разворачивает жизнь во всей ее полноте. А ведь творчество, или, как говорил сам писатель, художество , связано с верой, религией очень прочными нитями, которые невозможно просто так разорвать. Христианство – всегда опыт художества, опыт красоты.