Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести» - хроника катастрофы

Однако все попытки старца Варсонофия получить доступ к умирающему писателю ни к чему не привели.

В 1920 г. в своих воспоминаниях «Об уходе и смерти отца» А. Л. Толстая также была склонна трактовать визит старца Варсонофия в Астапово как попытку обратить Л. Н. Толстого перед смертью в православие [654]. Но представители Церкви исходили только из желания подвигнуть писателя к покаянию, для которого нужны были теперь, на смертном одре, не громкие заявления, а одно слово: «каюсь».

В Астапово прибыл также тульский архиерей Парфений (Левицкий) – но слишком поздно, утром 7 ноября, уже после смерти писателя.

Безусловно, на людях, окружавших Л. Толстого, целиком и полностью лежит ответственность за то, что к одру умирающего не был допущен православный священнослужитель, что телеграммы, посланные Толстому представителями Церкви, остались неизвестными писателю. Аргумент, что эти встречи и телеграммы могли ухудшить его состояние, выглядит неубедительно, если ознакомиться, например, с текстом телеграммы, посланной Толстому первенствующим членом Св. Синода митрополитом Антонием (Вадковским) 4 ноября в 11 ч. 46 мин. утра.

«С самого первого момента Вашего разрыва с Церковью я непрестанно молился и молюсь, чтобы Господь возвратил Вас к Церкви. Быть может, Он скоро позовет Вас на суд свой, и я Вас больного теперь умоляю, примиритесь с Церковью и православным русским народом. Благослови и храни Вас Господь».

Разве могла такая телеграмма ухудшить состояние Толстого?

Но у нас есть косвенные данные, позволяющие убедиться, что версия со здоровьем была надуманной.

В дневниковых записях А. Л. Толстая утверждает, что 3 ноября сам Л. Н. Толстой просил одного из врачей передать сыновьям, чтобы те удержали от приезда в Астапово свою мать, С. А. Толстую: «…мое сердце так слабо, что свидание будет губительно, хотя здоровье лучше. Если она приедет, я не смогу ей отказать… И, если увижу, это будет для меня губительно. Скажите, что состояние лучше, но чрезвычайная слабость» [655]. С другой стороны, кое-какие данные дают основание предполагать, что к моменту прибытия старца Варсонофия в Астапово состояние Л. Н. Толстого улучшилось: в телеграмме своей жене (5 ноября в 18 ч. 55 мин., т. е. накануне прибытия старца) Чертков сообщает: «Во всех отношениях лучше. Воспаление не распространяется. Все приободрились» [656]. И на следующий день утром: «Ночь спокойная. Вчера вечером 36 шесть, сегодня утром 37 [и] три. Кажется, самое трудное время миновало» [657]. Таким образом, вряд ли появление старца Оптиной пустыни могло как-то серьезно повлиять на состояние здоровья больного.

Я говорил уже ранее, что стремление Черткова любыми способами воспрепятствовать покаянию писателя, воссоединению с Церковью и встрече не только со священнослужителями, но даже с С. А. Толстой, объясняется, помимо религиозных взглядов самого Черткова, также и страхом, что в последние дни жизни Толстого его завещание под воздействием представителей Церкви может быть изменено в пользу жены или детей. Эта гипотеза не кажется необоснованной, если вспомнить о письме Черткова от 27 июля 1910 г., в котором он открыто запугивал писателя мнимой опасностью со стороны семьи, которая будет стараться, если узнает о существовании завещания, никуда Л. Н. Толстого не отпускать и пригласить «черносотенных врачей» (!), которые признают Л. Н. Толстого слабоумным, а его завещание – недействительным (89, 198). Теперь от «черносотенных врачей» до черносотенных священников осталось сделать только один шаг.

Осталось прояснить позицию представителей власти. Они узнали об уходе Толстого из Ясной Поляны слишком поздно – еще 30 октября лица, на которых было возложено наблюдение за писателем, не знали, где он находится, за что крапивенский уездный исправник Голунский получил строгий выговор от тульского губернатора, текст которого небезынтересен.

«Крапивенскому уездному исправнику Голунскому. Об отъезде 28 октября графа Л. Н. Толстого и об обстоятельствах, сопровождавших этот отъезд, мне стало известно из частных сведений и из повременных изданий гораздо ранее, чем от подчиненной мне полиции, на которую, и в частности на Вас, мной возложено было иметь без особой огласки наблюдение как за состоянием здоровья Толстого, так и за передвижениями, с неотлагательным донесением мне о всем заслуживающем внимания. На это обстоятельство, указывающее на полную небрежность Вашу в несении службы, на слабый надзор за подчиненными и на недостаточное руководительство ими обращаю Ваше внимание с предупреждением, что при повторении чего-либо подобного дальнейшее служение Ваше станет невозможным. Губернатор Кобеко».