Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести» - хроника катастрофы

К. Н. Леонтьеву, по отзывам близких ему по духу современников, в частности В. В. Розанова и Л. А. Тихомирова, человеку лично большой порядочности, искренности, чистоты, утонченной способности к состраданию, отзывчивости, заботе о молодых друзьях, не хватало почему-то простого, евангельского понимания человеческой беды и простой, евангельской способности сострадать этой беде. Хотя действительно настоящая, а не фарисейская, показная, «любовь к дальнему», любовь к человечеству рождается и воспитывается из «любви к ближнему», любви к человеку, есть и обратное влияние: социальный горизонт, широта любви, есть тоже необходимое условие любви вообще; любовь к конкретному человеку невозможна без любви к человеку вообще, к человечеству. А суть христианской проповеди и евангельской борьбы за правду на земле, в сущности, и заключается именно в любви к человеку вообще – любви с сотериологическим горизонтом, главной заботой которой является спасение души каждого конкретного человека. Именно это чувство, основа которого глубоко сотериологична, является условием и фундаментом культурного строительства на земле, будь то сфера образования и воспитания или любая другая сфера конструктивной человеческой деятельности.

В этом смысле можно вслед за протоиереем С. Булгаковым говорить о трагической тайне К. Н. Леонтьева: в его мировоззрении, в его взгляде на духовную реальность присутствуют языческие мотивы. В чем-то очень важном, сущностном он оставался до конца непросвещенным в христианском смысле этого понятия, а его эстетическому идеалу не хватает столь характерной для Евангелия умягченности, которая в русской публицистике была всегда отмечена «болезнью совести, мотивами жалости и покаяния» [367].

В рассуждениях К. Н. Леонтьева своеобразно отразился кардинальный разрыв между небесным и земным, будущим и настоящим, личным и общим , разрыв, который в контексте христианской жизни фактически делает бессмысленными любые человеческие действия, начиная с воспитания детей в семье и кончая социальными и гражданскими добродетелями. Парадоксально, но образ мира К. Леонтьева действительно не содержит категорию «будущее» [368]: его философия антиисторична – она отрицает, обессмысливает любые человеческие усилия. Но если сторонники апокатастасиса интерпретируют человеческую будущее с точки зрения «тотального позитива» («спасутся от вечных мук все»), то К. Н. Леонтьев, наоборот, относится с большим недоверием, скепсисом к любым человеческим попыткам борьбы за добро.

Когда К. Н. Леонтьев противопоставляет «твердые вероучительные основы» и «прикладные к земной жизни добродетели» и утверждает, что первые важнее для Церкви, чем вторые, он фактически оказывается в ловушке. Конечно, с христианской точки зрения ценность могут иметь только те дела, которые совершаются по вере, но сама вера может проявиться только в делах (понимаемых, конечно, очень широко). Антиномия «страх Божий и любовь к человечеству» преодолевается в полноте христианского учения и христианской любви, но парадокс К. Н. Леонтьева заключается в том, что, похоже, в его доводах действительно нет места «совершенной любви», которая является неким нравственным апостольским абсолютом и которая изгоняет страх вон (1 Ин. 4:18).

Огромное значение для понимания представлений К. Н. Леонтьева о «розовом христианстве» имеет его переписка с В. В. Розановым, которая, по замечанию Розанова, продолжалась хотя и неполный год, но сразу поднялась «высоким пламенем» – и объясняет, почему: «…почва была хорошо подготовлена <���…> Строй тогдашних мыслей Леонтьева до такой степени совпадал с моим, что нам не надо было сговариваться, договаривать до конца своих мыслей: все было с полуслова и до конца, до глубины понятно друг в друге» [369].

Позднее, уже после смерти К. Н. Леонтьева, В. В. Розанов назвал работу Леонтьева о «розовом христианстве» одной из самых блестящих и мрачных. Очень характерно, как он определяет содержание этого сочинения: анализ глубокого процесса, который начался в русском христианстве – водоворота христианства, стержнем которого является вопрос о примате нравственности или мистики [370].

В. В. Розанов подчеркивал те моменты в критике Леонтьева, где говорится о том, что идеи и стремления Толстого и Достоевского, которые якобы идут под стягом Евангелия и Христа, «вовсе не евангельского и не христианского происхождения , что Христос ни о какой “мировой гармонии” не учил и ее не предрекал», даже наоборот – “все будет хуже и хуже”. Проповедь мировой гармонии и счастья на нашей земле есть безумие и богохульство, «есть антихристианская и антицерковная мысль» [371].