Рудольф Фрилинг - Христианство и перевоплощение

Вознесение не просто не исключает присутствие тела и крови Христовой в причастии, но вообще только и делает его возможным, переводя тело воскресения Христа в беспредельно освобожденную форму бытия потенциальной «вездесущности» (Лютер называет ее «ubiquitas»). Таким образом, причастие не есть просто символ, но как говорил Лютер: «тучная пища… Пища эта столь тучна, что она нас в себе преображает и плотских, смертных, грешных людей делает людьми духовными, святыми, живыми, какими мы уже и являемся, но сокрыто, в вере и надежде; увидим же мы это только на Страшном суде».

Вернемся к гл. 6 Евангелия от Иоанна. После того так Христос впервые употребил столь смутившее всех слово «sarx» («плоть») в своей речи о «хлебе жизни», в дальнейшем Он не менее четырех раз говорит о «Плоти и Крови». Сначала «Плоть и Кровь Сына Человеческого» (Ин. 6:53), затем «Плоть и Кровь» в каждом случае со словом «Моя» (Ин. 6:54, 55, 56). Мотив причастия в ст. 6:54 сливается с другим мотивом, звучавшим еще раньше. В ст. 6:39 мы впервые слышим: «Из того, что Он [Отец. — Р.Ф. ] Мне дал… все то воскресить (anasteso) в последний день». То же самое в измененной форме еще раз в ст. 6:40: «Воля Пославшего Меня есть та, чтобы всякий, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день» [11] [11] Слово «Я» и в греческом тексте дано с большой буквы, Ego, что подчеркивает его отделение от вербальной формы. . И в третий раз в ст. 6:44: «Никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня; и Я воскрешу его в последний день». И наконец в четвертый и последний раз осуществляется связь этой формулы Страшного суда, «последнего дня», с мотивом причастия: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день» (6:54).

Ясно видно, что ст. 6:54 предшествует, подготавливая его, совершенно по принципу параллелизма построенное выражение (6:40). Чтобы сделать отчетливее метаморфозу, которая происходит от ст. 6:40 к ст. 6:54, поставим оба стиха рядом.

Предложения построены одинаково. Параллелизм ст. 6:40 в выражении «видящий Сына и верующий в Него» превратился в ст. 6:54 в параллелизм «Ядущий… и пиющий…». Первый вариант — «видеть и верить» — на первый взгляд представляется более «духовным», чем второй — «есть и пить». Однако нужно обратить внимание на значимость позиции слова. Второй вариант по сравнению с первым более продвинут. Если бы порядок слов был обратным — сначала «есть и пить», потом «видеть и верить», — можно было бы подумать, что нечто только образное надлежит затем интерпретировать в точном духовном смысле. Но все начинается с душевно — духовного: «видеть и верить». Связь со Христом берет начало в том, что Его принимают в сознание, видят умом (в греческом здесь стоит «theorem»). А тем самым постигают Его «облик» в «контуре», в очертании. Затем следует «вера», т. е. начинающееся участие в динамике, пульсирующей в этом облике, вера есть «силовое» переживание. Метаморфоза, ведущая к ст. 6:54, заключается в том, что человек в самозабвенном созерцании облика Христа в подлинном смысле слова «вбирает в себя этот облик, эту форму». Облик, излучению которого человек «подставляет» себя в созерцании, начинает запечатлеваться в нем. В итоге это увенчивается принятием тела Христова: «Ядущий Мою Плоть». То, что началось в душевно-духовном, все больше охватывает целокупное бытие человека вплоть до телесности. Созерцание Христа становится причастием тела. Тело воскресения не есть нечто материальное, это некая формообразующая структура. «Вера», начало «динамическое», все более усиливается, чтобы наконец воспринять ту божественную «динамику», которая струится в крови тела Христова, почему «вера в Него» и становится «питием Его крови». Духовное предзнаменование видения и верования сохраняется, но переходит все глубже в конкретно-сущностное. Античные греки назвали бы видение «аполлоническим», а веру — «дионисийским» переживанием. В причастии содержится и то и другое; двуединство тела и крови глубоко обосновано.

В таком причастии вечная жизнь познается «уже сейчас», но во всей полноте ее воздействие откроется на Страшном суде.

Страшный суд — буквально «последний день», «eschate hemera». В предвидении конца мира выражение «последний день» совершенно уместно. Оно правильно и точно в буквальном словоупотреблении, поскольку пространство и время в нашем смысле когда-нибудь перестанут существовать. В конце пространственно- временного земного бытия, в которое человек помещен, чтобы стать человеком, но которое как таковое сохранится не вовеки, с необходимостью обнаружится, прошел ли человек через назначенное ему Провидением земное существование так, чтобы вынести из этого «эпизода» — пусть даже по нашим понятиям он продлится очень долго — то, чего он мог достичь лишь в этих особенных условиях бытия: становления «я» в стихии свободы. Результат зримо проявится в теле воскресения, которое человек возьмёт с собой в вечность и в силу которого он также и в духовном царстве вечности сможет быть «совершенно самим собою». Не осуществившееся в конце времен уже не будет достигнуто Никаким иным способом. Последний день есть также день Страшного суда.