Льюис Спенс - Таинства Египта. Обряды, традиции, ритуалы

Погружение души в материю – одна из самых главных тайн человеческого существования, так же как и его противоположность – взлет души в высоты нематериального. Эти две ипостаси символизируют смерть и возрождение, и они были воплощены в таинствах. Это – невысказанная тайна веков, ставшая частью идеологии многочисленных мистических орденов. Это, по сути, интеллектуальная и психическая составляющие божественного, когда душа, разбуженная под действием инстинктивной и пробудившейся духовности, постигает знание об истине своего происхождения и «реальности» существования. Это – вновь разбуженное чувство восприятия, а инициация – всего лишь внешняя сторона необходимости соединения с божественным, символический жест пробудившегося сознания.

Посредством инициации можно достичь лишь того, что должно быть достигнуто. Кажущаяся нелепость этого утверждения содержит столь глубокую и столь очевидную правду, что она кажется ненужной. И тем не менее: египетские, греческие и христианские таинства могут казаться отличными друг от друга, как небо от земли, однако на деле они представляют собой одни и те же, лишь немного отличающиеся в деталях ритуалы, окружающие истину, воплощенную в храме, созданном в начале сотворения мира. Путь хорошо проторен, а камни прочно вросли в землю. В том, что получает посвященный, нет ничего лишнего – это богатство, обаяние, долгая жизнь, способность овладеть оккультными приемами. Они, по сути, есть признак легкой и утомленной души, блуждающей в лабиринтах храма, тщеславной и низкой по своей сути. Подлинные же истины – это доброта, понимание, совершенное восприятие и радость познания полноты жизни, раскрывающейся перед духом.

Из туманности своей собственной природной веры мистик, кем бы он ни был, поднимается до высот истинного познания высшей правды божественного. Прокл говорит нам, что древний мистик сначала идет тропой популярной мифологии, пока, наконец, не встретится лицом к лицу с вечным божеством. Он говорит нам, что душа сначала видит тени и образы вещей, но, «возвращаясь к себе, она медленно осознает и лицезреет собственную сущность. Она видит разум, а позже – божественную суть, с которой в конечном итоге и соединится».

Некоторые авторы полагают, что для этого необходимо состояние глубокого транса, самогипноза, известного всем великим поэтам, когда «мысль» становится свободной, а поэтому инстинктивной и подлинной.

Изначальное очищение неофита ведет к возникновению такого состояния, и мы можем полагать, что мистическая купель содержала вещества, вызывающие состояние транса. За этим следовало нисхождение в преисподнюю, что символизировало ужас мистика перед своим новым состоянием, и оно же предшествовало благословенному отдыху в елисейских полях. Основываясь на приведенных выше свидетельствах, а также сведениях, почерпнутых из других источников, я полагаю, что в некоторых таинствах на разных стадиях инициации использовались как гипнотические, так и лекарственные средства, однако я не намерен заострять на этом лишнее внимание, так как совершенно очевидно, что этого не происходило, если иерофанты были осведомлены об особенностях и потребностях конкретного человека.

Однако это касается лишь Малых таинств. Суть откровения в Больших таинствах заключалась в интеллектуализации, когда посвященным открывался архетипичный образ вселенской природы. За этим откровением следовало созерцание и соединение с Высшими. Таким образом, можно видеть, что обряд и театрализованное представление имели крайне мало общего с высшими ступенями инициации, которые почти полностью носили сверхнормальный и духовный характер. Но для того чтобы адекватно выразить это, одного лишь языка недостаточно. Эти вещи ощущаются: их нельзя ни увидеть, ни услышать. Здесь заканчивается мысль и начинается истинная магия как прямое действие разума. Ведь истинная магия является основой философии таинств. Жизнь мистична, путь мистичен, точно также, как жизнь и путь магии, магии волшебства, того «нереального», которое более реально для мистика, чем реальное; того экстаза, который является высшей музыкой Вселенной; того волшебства, которое есть язык и жизнь в божественном. Истинный поэт, который неизбежно является мистиком и который стремится к тому высшему и возвышенному восприятию, которому не хватает «мысли», и мистик, который в конечном итоге всегда должен быть поэтом, входят в эти сферы, к смущению, ревности и отчаянию маленьких людей, просто потому, что они владеют ключами от волшебства, к которому мир стремится сквозь низменные и плотские удовольствия, вместо того чтобы искать его в бескрайних полях духовного пространства и в тех неземных высотах, где, собственно, и обитает душа человека.