Рудольф Штайнер: Евангелие от Марка

Чего хочет наше духовное движение, так это ответов на подобные вопросы. Это движение уверено в том, что эти вопросы — так, как они поставлены, — не могут получить ответа ни через старые традиции, ни через современное природоведение, ни через мировоззрение, которое работает только с фактами современной науки о природе, они разрешимы только через духовную науку. Необходимо исследование в духовных мирах; другими словами, человечество ныне, согласно всему ходу своего развития, должно ставить вопросы, которые могут получить ответы только через исследование в сверхчувственных мирах. Весьма медленно и постепенно выступили из западной духовной жизни и те вещи, которые созвучны с прекраснейшими преданиями Востока. Вы знаете, что всегда указывалось на то, как вытекает из самой западной духовной жизни закон реинкарнации и что нет нужды перенимать его из буддизма, как не обязательно сегодня брать из исторического предания теорему Пифагора. Это всегда подчеркивалось. Но благодаря тому, что в современной душе возникла идея о перевоплощении, был создан мост к тому, что предшествовало упомянутым трем тысячелетиям (потому что именно тогда, вплоть до Будды, учение о перевоплощении не было главным пунктом их мышления). Расширился горизонт, расширилась перспектива развития человечества за рамки этих трех тысячелетий, а это вызвало везде новые вопросы, на которые может быть дан ответ только из духовной науки.

Обратимся к тому, что возникает в связи с началом этого Евангелия: в Евангелии от Марка должно быть дано «начало благовестия об Иисусе Христе». И припомним, что вслед за этими вводными словами следует не только характеристика изречений старых пророков, но и возвещение о Христе самим Иоанном Крестителем; это возвещение Крестителем может быть заключено в слова: «Время исполнилось; Царство Божественного нисходит в земное бытие». Что это все значит?

Попытаемся в свете того, что нам может дать современное духовнонаучное исследование, провести перед собой те времена, которые заключают в себе «исполнение». Исследуем, что это значит: «Старое время исполнилось, начинается новое время». Легче всего это понять, направив взор на то, что лежит в старых временах, а затем посмотреть на то, что лежит в более новых временах, — между этими двумя точками находится Мистерия Голгофы. Возьмем нечто такое, что было до Мистерии Голгофы, и то, что было после нее, и постараемся углубиться в разницу времен, чтобы узнать, насколько исполнилось старое время и насколько началось новое. Попытаемся при этом не вдаваться в абстракции, а рассматривать конкретное.

Я хочу направить ваш взор на нечто, принадлежащее первой тысяче лет прежнего рассмотрения эволюции человечества. Из древнейших времен первого тысячелетия выступает образ Гомера, греческого поэта и певца. Лишь имя сохранилось человечеству от того, кому принадлежат или приписываются две величайшие поэмы из сокровищницы человечества — «Илиада» и «Одиссея». От автора дошло одно имя, да и в связи с ним в XIX веке возникали досадные сомнения. Как явление, которому все больше удивляются, чем больше его узнают, стоит перед нами Гомер. Можно сказать: для того, кто вообще этими вещами занимается, те образы, которые создал Гомер в «Илиаде» и «Одиссее», представляются более живыми, чем все исторические образы Греции. Различные люди, если они занимались Гомером, говорили, что по точности описания, по тому, как он изображает человека, его можно принять за врача; другие полагают, что он должен был быть художником, скульптором; некоторые думают, что он был каким-нибудь ремесленником. Наполеон восхищался в его описаниях тактикой и стратегией. Другие считают его нищим, который бродил по стране. По меньшей мере уже через эти разнообразные трактовки просвечивает совершенно неповторимая индивидуальность Гомера.

Возьмем один его образ — Гектора. Прошу вас, если будет время, всмотритесь в «Илиаде» в образ Гектора, как он пластически описан: он стоит перед нами как бы выточенным, завершенным. Посмотрите, как он ведет себя по отношению к своему родному городу Трое, в отношении своей жены Андромахи, как относится к Ахиллу, к войску и к командованию войском. Вызовите перед своей душой эту личность со всей его мягкостью супруга, этого мужа, который совершенно в античном смысле привержен своему городу Трое, — я прошу вас подумать о его отношении к Ахиллу, — это могло быть только у великого мужа. Личность с большой, всеобъемлющей человечностью стоит перед нами в образе Гектора, как его описал Гомер. И он приходит из далеких времен (то, что описывает Гомер, предшествовало его времени и потому пребывает во мраке прошлого), — так что этот образ, как и все образы Гомера, уже достаточно мифологичен для современного человека. Пусть скептики и всевозможные филологи сомневаются в том, что Гектор существовал, как они сомневаются и в том, что существовал Гомер. Но кто принимает в расчет все то, что чисто по-человечески может быть принято в расчет, тот будет уверен в том, что Гомер описывает только факты, которые имели место, и что Гектор есть образ реального человека, ходившего по Трое, так же как Ахилл и другие персонажи. Как истинные образы земной жизни стоят они еще перед нами, и мы смотрим на них, как на людей другого рода, которых сегодня уже трудно понять, но которые через поэта выступают перед нашей душой во всех деталях. Мы хотим такого рода образ, как образ Гектора, побежденного Ахиллом, поставить перед своей душой в качестве одного из главных троянских полководцев. Мы находим в таком образе нечто принадлежащее времени человечества, по которому можно судить, каковы были люди этого дохристианского времени, до появления Христа.