Кристофер Райт - Познавая Иисуса через Ветхий Завет

Иисус не был революционером, в обычном смысле этого слова. Нет свидетельств, что Он был на стороне тех, кто выступал за насильственный захват земли и перераспределение ее среди крестьян–арендаторов. Однако Он был очень хорошо осведомлен об этой проблеме и о чувствах, которые она вызывала. Притча о нечестивых виноградарях (см.: Мк. 12:1–9) показывает, что Ему были известны озлобление и ожесточение крестьян–арендаторов и их желание самим владеть виноградниками. Но Он не выказывает сочувствия к их действиям или намерениям, а, скорее всего, использует эту историю (вполне вероятно, основанную на случаях, свидетелем которых был Он Сам) как средство осуждения духовных и политических лидеров Своего народа (очень важно обратить внимание на то, к кому Он обращался в 11:27, ср.: Мф. 21:45; притчу нельзя толковать как критику всего еврейского народа).

В другой раз Иисус отказался участвовать в споре о земле, используя вместо этого представившийся случай как возможность разъяснить мысль об опасности алчности, которую может породить владение землей (см.: Лк. 12:13—21). В более известном эпизоде Он не откликнулся на призыв зелотов отказаться от уплаты налогов Риму, представив эту проблему как относительную и указав, что важнее обращать внимание на то, что принадлежит Богу (см.: Мф. 22:15—22).

О проблеме задолженности, однако, Иисус мог сказать многое. Как и во времена великих пророков (ср.: Ам. 2:6; 5:11,12; Неем. 5), долг был одним из видов социального зла, источником эксплуатации и угнетения, главнейшим механизмом, за счет которого богатые становились богаче, а бедные беднее. Надежда на Юбилейный год, когда можно было избавиться от оков задолженности, была столь же глубока, сколь представлялась несбыточной. Интересно отметить, что слово «избавление» в греческом, а также древнееврейском и арамейском, на котором говорил Иисус, использовалось и при освобождении от уплаты долга (см.: Втор. 15:1,2), и при моральном или духовном прощении грехов. И, несомненно, Иисусу это было известно. Поэтому мы и обнаруживаем, что в нескольких Его притчах рассказы об освобождении от уплаты долга используются для иллюстрации прощения, особенно в личностном аспекте.

Милостивое прощение должнику огромного долга царем противопоставляется последующему поведению этого человека в качестве мелкого кредитора (см.: Мф. 18:23–35). Схожая, но более краткая история в Лк. 7:41—43 тоже служит иллюстрацией прощения. В истории так называемого «неверного управителя» (см.: Лк. 16:1—8) показана роль посредника в поляризованной структуре «кредитор — должник». Управитель, уменьшая долг, поступил так не для того, чтобы обмануть своего хозяина, а, скорее, для того, чтобы вычесть из него незаконный элемент — процент, — который в документе не указывался. Известно, что процент, формально незаконный, взимался по очень высокой ставке — просто путем заявления, что должник занял сумму, равную сумме займа плюс процент. Процент в документе не оговаривался, но включался в сумму, подлежащую уплате. Управляющий вычеркнул скрытый процент, и хозяин уже не мог порицать его, не разоблачив при этом себя. «Неверный» управитель фактически восстановил в некоторой степени справедливость и своим великодушным поступком открыл возможность новых отношений с теми, кто в противном случае отвернулся бы от него. Также и Закхей после трапезы с Иисусом пересмотрел свои жизненные приоритеты и начал следовать закону, причем проявляя щедрость, значительно превосходящую требования закона о раздаче половины имущества бедным (см.: Лк. 19:1–19).

И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим

Знаменитая мольба в «Отче наш» традиционно понимается как просьба о прощении грехов, и она действительно выражена так в версии Луки (см.: Лк. 11:4) и в изложении Матфея последующих комментариев Самого Иисуса (см.: Мф. 6:14,15). Но большинство ученых считают, что Матфей сохранил ту форму мольбы, которая показывает, что Иисус имел в виду также и настоящие долги. Поскольку в Его притчах связываются долг и прощение, весьма вероятно, что Он имел в виду и буквальный, и духовный смысл. Поэтому нет причин, интерпретируя молитву, делать исключающий выбор между реальным долгом и духовными грехами, — ведь не можем же мы отрицать, что в других местах Иисус использовал настоящий хлеб в качестве символа духовной пищи.

Иисус учил молитве, которая, как и заповеди блаженства, была связана и с земными, и с духовными реалиями. Молитва о пришествии Царства Божьего и о свершении Его воли на земле, как на небе, вполне естественно должна включать желание, чтобы Бог изменил социальные условия, делавшие жизнь должников невыносимой. Радикальный вызов этой молитвы, однако, заключался не в мольбе о вмешательстве Бога (чтобы снять бремя долга), а в том, чтобы те, кто ждал такого блага от Царства Божьего, откликнулись, поступив великодушно. Настаивать на том, что «вертикальное» благословение должно иметь «горизонтальные» последствия (в экономической, а также в духовной сфере), — это поистине в духе пророков.