Михаил Хейфец - Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы

Основная интонация главного талмудического текста про Иешуа — того текста, что был некогда, в старину, извлечен составителями из Талмуда, к нему прибавили тексты мидрашей, да еще сдобрили его «элементами того, что можно назвать еврейским народным творчеством» (по выражению переводчика, того же П. Гиля), не сводилась к ненавидящим страстям самоуверенных религиозных ортодоксов. Анализом древнеталмудического в своей основе текста — «Историей о повешенном или истории Йешу из Нацрата» я и собираюсь заняться ниже в этой главе.

Сначала должно подготовить нерелигиозного читателя этого эссе к знакомству с особенностями того необычного жанра, в которых творились сочинения, подобные «Истории», о которой речь зайдет ниже.

Талмуд, или Устная Тора, составлялся на протяжении примерно пяти веков несколькими тысячами мудрецами-законоучителями, принадлежавших ко многим поколениям евреев. Их целью — после утраты государства, а потом и родины — было воссоздание некоего «духовного государства», способного сохранить внутри своих границ народ, творение рамок поведения в любых пространства, во всех временах временах. Не дать народу раствориться в окружающих мощных и высоко культурных национальных и имперских конгломератах! Талмуд возводил незримую стену, которая окружила еврейство границами необходимого поведения — во всех концах обитаемой ойкумены, в любой возникающей неожиданной ситуации, в любую эпоху, среди любого народа. Отсюда невероятная подробность и разработанность деталей жизни и быта, отсюда колоссальное значение, которое Талмуду как наставнику жизни придавалось в нации.

Талмуд состоит из двух неравных частей. Главная — «галаха» (существительное, произведенное от глагола «лалехет» — «идти», т. е. как надо идти, как действовать). Это — свод религиозного законодательства. Как ни странно, именно Галаха составляет относительно малую часть Талмуда — примерно шестую долю всего текста. Вторая часть — «Агада» (видимо, от глагола «леагид» — «сказать», т. е. сказание) занимает остальные пять шестых этих томов. Отец научной иудаистики Л. Цунц писал: «В Агаде есть все, что только можно себе вообразить, кроме зубоскальства и бездумного зубоскальства» (8): она включает комментарии к Писанию, рассказы из жизни мудрецов и их учеников, нравоучительные истории, притчи, религиозную поэзию, фанатстические истории, анекдоты, врачебные советы, сведения по географии, астрологии, биологии, заклинания, ворожбу, народные истории, тексты, посвященные приходу Машиаха, исторические сочинения, размышления на теологические темы, крылатые пословицы и афоризмы и пр., и пр.

Обе части отличаются друг от друга не только тематикой, но стилем, даже авторским духом, хотя сочиняли и тот, и другой раздел часто одни и те же люди. Будто заковав себя в чеканные формулы Закона, авторы в главах по соседству давали волю своей творческой свободе. «Если Галаха вечно хмурится, то Агада напротив приветливо улыбается, — характеризовал разницу стилей „ивритский Пушкин“, Хаим-Нахман Бялик. — Первая — воплощение Закона: требовательна, ригористична, тверда, как железо; вторая — снисходительна, терпима, тягка, словно масло, она — само милосердие… Если там — давящая сила предписаний, обязанность, которая порабощает, то тут — постоянное обновление, свобода, легкость, независимость… Там — сухость прозы, раз и навсегда избранная форма, маловыразительный, лишенный нюансов язык, господство рационализма. Тут — сочность поэзии, разнообразие, постоянная смена настроений, красочность языка, царство чувства» (9).

Нередко вместо термина «агада» богословы используют иное слово — «мидраш» (от глагола «дараш» — «комментировать»). Однако это не одно и то же: мидраш, конечно, может быть «агадой» (сказанием), но может ею и не быть… Сохранилось несколько огромных сборников «мидрашей», толкующих не только заповеди, но вообще всю жизнь человеческую. Многие мидраши сочинены уже после окончания Талмуда, этим они тоже отличаются от классической «Агады». В чем, однако, состоит разница между агадой, мидрашами и привычным для нас, светских людей XX–XXI веков, народным творчеством, фольклором?

Как фольклор любых иных народов, агада и мидраши передавались из уст в уста (до тех пор, пока Талмудический запрет на запись «Устной Торы» не был снят раввинами). Подобно фольклору, они существовали веками, передаваясь из поколения в поколение. Подобно фольклору, агада и мидраши предназначались всему народу, и не было синагоги, где бы их не читали и не цитировали. И все-таки между агадой и фольколором есть принципиальная разница.