Луиджи Зойя - Созидание души

Ахиллу не составляет труда убивать троянцев: но когда воды реки Скамандр становятся красными от их трупов, речной бог чувствует себя оскорбленным и его наказывает. Так же и греческая трагедия описывает ужасные преступления; и все же, как все помнят, по неписаному правилу смерть не представляется на публике и кровь не брызжет на сцену. Что касается сексуальности, в Древней Греции все ее формы допускаются и практикуются без ограничений, но и эпос, и трагедия намекают на них только вкратце и косвенно. Кровь и сперма могут течь рекой, но без громкого бульканья, без шума.

В Древней Греции не делали различий, как принято у нас, между хорошим и плохим вкусом. Это происходит по очень-очень простой причине: потому что плохой вкус немыслим, он не существует даже как возможность. Герои могут быть трагическими, но никогда лицемерными; убийцами, но не вульгарными. Даже когда один из его персонажей совершает очевидно бесчестный поступок, Гомер не называет его таковым, а описывает как вмешательство одного из богов, обманувшего человека. С этой точки зрения, его сильнейшие герои сохраняют почти детское простодушие.

Но было бы ошибочным думать, что ясный и благородный стиль Гомера отражает архаическую невинность или некую ограниченность.

Гомер, конечно, не детский разум, описывающий мир детей. Напротив, он знает, что цинизм, эгоизм, утилитаризм вкупе с драматической поверхностностью преобладают среди человеческих страстей. С продуманной ясностью он показывает это в начальном эпизоде, к которому мы скоро вернемся. Но одно дело – сознавать, не строя иллюзий, что в мире есть низость; и совсем другое – позволить этой низости руководить своим описанием мира. Во второй песни Гомер позволяет себе ненадолго вывести на сцену искушение цинизма, который немедленно будет наказан царским скипетром и героями.

Его бесконечная мудрость, сравнимая с мудростью великого философа или великого святого, простирается за пределы своего времени и мира, который он описывает. Столь древняя поэзия Гомера говорит о зле, с которым сталкиваются и наши современники; о непримиримой оппозиции между героическим миром высокой и благородной литературы и миром небрежным и ленивым, который предпочитает массмедиа.

Агамемнон оскорбил Ахилла, и тот не желает больше бороться с троянцами. Вдохновившись дурным сном, Агамемнон не только не потерял веры в себя, но и возымел наивную идею всемогущества. Он думает, что может броситься на решительный штурм Трои и без своего помощника (хотя Ахилл уж давно считается сильнейшим из греческих союзников) и не делиться с ним славой, завоевав город.

Но высокомерие Агамемнона этим не ограничивается. Прежде чем призвать войска к штурму, он желает подвергнуть проверке их воинственный дух: он держит речь, в которой говорит, что потерял мужество и отказывается от взятия Трои. Естественно, он ждет, что войско в порыве гордости единодушно закричит: нет! мы пойдем до конца!

Однако ему отвечает крик, хорошо знакомый и современному итальянцу: собирай шатры, корабли на воду, подымай паруса! Все домой!

На сцене моментально наступает хаос. Греческие воины исчезают между окончанием одного стиха и началом следующего. Сама « Илиада » сморщивается и распадается перед нашими глазами. Теперь только взбудораженные насекомые мечутся по лагерю, беспорядочно закидывая вещи на корабли.

Мы присутствуем при первом шаге на пути, ведущем к превращению эпической поэзии в массовую коммуникацию: неустойчивость образов. Герои исчезли, а вместо них возникла масса, способная проникнуть в любую щель, но не принимать решения.

Только красноречие Одиссея еще может убедить и поставить в строй беглецов. И Одиссей говорит, начинает наводить порядок. Но слишком поздно. Эпический стих разорван, героическое очарование разрушено. Пробил час Терсита: низкой души, презренного человека. И вот сделан еще один шаг на пути к вторжению массовой культуры: после человеческих образов раздается голос, проникающий повсюду – в отличие от героев, у него нет ни воли, ни цели.

Терсит – это анонимный персонаж, который больше не появится у Гомера, но которому, нарушая правила эпоса, поэт дает полную свободу слова. Этим он предоставляет слово всем низким инстинктам и создает ясный контрапункт героической речи (что более всего проявилось в случае Агамемнона и Одиссея, который изощряется в красноречии, пытаясь восстановить его авторитет).

В Терсите Гомер утвердил под небосводом (или скорее извлек из адских глубин) фигуру антигероя на равнине Трои.