Сергей Тихорадов - Тихон

Итак, внутренний мир Тихона представлял собой полноценную троицу: собственно Тихон, ловелас без любви, потом «дядя» Архип без признаков биографии, и поп-расстрига «отец» Филипп.

Тихон был ловеласом с оговорками. Он почти ничего не любил. Можно было бы сказать, что он, как Остап Бендер, любил деньги и страдал от их недостатка – но это было бы тоже неправдой. И деньги Тихон не любил. Такая жизненная неувязка приключилась с ним потому, что он не любил главное – себя. Не было в нем зерна любви, из которого мог бы произрасти хоть кактус благополучия.

Или другое какое растение… Говорят, что семечко растет, потому что тянется к солнцу. Только ради него оно старается продраться сквозь плотный грунт, ради него выпускает корни, чтобы высосать влагу из подземной реальности. А потом, дескать, в качестве мотивации добавляется жажда продления рода, выражающаяся в попытках накидать вокруг себя таких же семян, пристать к собачьей шерсти и разнестись на невероятные расстояния, чтобы и там произрасти сквозь асфальт. Оно даже готово быть проглоченным коровой, или лисой, чтобы потом выйти из звериного желудка там, где получится, и произрасти, воспев гимн всемогущей жизни.

Врут. Всё врут романтики. Ради себя любимого семечко старается. Любит оно себя, вот и живет.

Тихон семечком не был, не случилось как-то, не задалось. Вместо этого он стал человеком, но в меру нелюдимым: вроде как семечком, зачем-то робеющим при виде других семян.

Он даже на смерть в магнитном томографе шел потому, что робко желал компании умных людей вокруг себя, не ведомой толком при жизни. Троица в голове не в счет.

Многие кажут, что все дело в травмобогатом детстве и бедной любовью школе – и будут неправы. В школьные годы Тихон любил футбол. Любил он его по-настоящему, то есть практически, не по телевизору. Сбегал с уроков, чтобы постоять на воротах, перекидывался с дружками записочками: «Ты сегодня будешь?». Девчонки, хихикая, ловили записочки и прятали, друзья-футболисты злились и продолжали писать, договариваться.

– Мы бу, а ты?

– И я бу!

Одну такую записочку училка перехватила, буквально на лету, как муха:

– «Я буду. Луж.», – прочла она вслух, внедрив столько издёвки в голос, что будь та шрапнелью, рота фрицев полегла бы, не меньше, – Ты что, Тихон, будешь в луже, я не поняла? Что ты будешь в луже делать – лежать, плавать, плескаться?

Дабы лихо оборжать товарища, советским пионерам многих поводов не надо было, вот они и ржали всем классом. Тихон стоял, не краснея, и радовался: автор записки, Алешка Лужков, но не родственник тому самому, просто однофамилец, будет после уроков на стадионе, и это хорошо. Поиграем!

Играть Тихон любил, но не умел. Неумение он компенсировал самоотверженностью. Упасть поперек ворот, прыгнуть под мяч, а то и под ноги нападающему – для него сие было всласть. Благодаря этому на воротах он стоял хорошо, практически не пробиваемо. Когда он становился на ворота, соперники требовали себе дополнительного игрока, чтобы уравновесить шансы.

С этой дурацкой, чисто русской, самоотверженностью он шагал по жизни вплоть до полташка, когда само туловище подсказало, хрустя суставами – а не перестать ли тебе себя отвергать, Тиша? Я уже давно хрустю нездоровым похрустом, лет десять. А ты всё то под ноги, то поперек ворот, как правильный советский пионер, который сам погибай, а товарища выручай.

Потом, когда жизнь в виде морковки сзади, серьезно отмотивировала, Тихон начал вспоминать самые эмоциональные детские моменты. Вспоминая, Тихон научился отлавливать установки, которые были с моментами связаны. С ярким дворовым футболом оказалась связанной самоотверженность, безжалостность к себе, и даже нелюбовь.

Про то, чтобы себя полюбить в пятьдесят, туловище пока молчало. Но хотя бы его не ломать – это было бы уже хорошо. Может, хватит уже компенсировать: неумение – самоотверженностью, недальновидность – преданностью, неумение ладить с людьми – переработками, нелюбовь к себе – критикой остальных?

Решив в голове, что хватит, Тихон взялся за дело. Потому что делать куда важнее, чем разглядывать в голове мысли. Мысли, они как пузырьки на поверхности супа. Что-то варится в кастрюле подсознания, непонятое, неизвестно когда и кем положенное, неосознанное и страшащее. А наверх вылетают пузырьки. Сиречь – мысли. Только они и видны. Какая в них ценность-то? Разве что видно по их наличию, что суп еще не выкипел полностью, что длится в кастрюле некий процесс.