Робин Норвуд - Женщины, которые любят слишком сильно. Если для вас «любить» означает «страдать», эта книга изменит вашу жизнь [litres]

До семи лет я жил с матерью. Потом она снова вышла замуж, и мы с ее новым мужем не поладили. Я все время убегал, а в те времена за это сажали. Сначала спецшкола, потом приемные родители и снова спецшкола. Довольно скоро я перебрался в колонию для мальчиков, а потом – Комиссия по делам несовершеннолетних. Взрослея, я сменил не одну местную каталажку и, наконец, сел прочно и надолго. К двадцати пяти годам я перебывал во всех исправительных заведениях штата Калифорния, от лесного лагеря до тюрьмы строгого режима.

Можно не говорить, что за эти годы я провел больше времени за решеткой, чем на воле. И все же ухитрился встретить Монику. Как-то вечером в Сан-Хосе мы с дружком, знакомым еще по колонии, катались на машине, которую, так сказать, взяли напрокат. Заехали в закусочную для автомобилистов и припарковались рядом с двумя девчонками. Поболтали с ними, перекинулись шутками и скоро оказались на заднем сиденье их машины.

Дружок мой был настоящий дамский угодник. Он умел подъехать к девушкам, поэтому я предоставлял ему вести разговор. Он всегда мог «склеить» пару девчонок, но за это всегда имел первый выбор, ловкач этакий, а я довольствовался тем, что оставалось. В тот вечер я не жаловался, потому что он положил глаз на смазливую маленькую блондинку, которая была за рулем, а мне досталась Моника. Ей было пятнадцать – хорошенькая, пухленькая, глазастая и отзывчивая. С самого начала она вела себя очень мило: было видно, что я ей по-настоящему понравился.

Те, кто отсидел срок, знают: есть женщины, которые считают тебя подонком и не желают иметь с тобой ничего общего. Но есть и другие, которых твое прошлое притягивает и даже завораживает. Они видят тебя грубым и порочным и пускают в ход все свое обаяние, лишь бы тебя приручить. Или думают, что с тобой обошлись несправедливо, жалеют тебя и хотят помочь. Моника была явно из тех, которые любят помогать. К тому же она была очень порядочной девочкой. Никаких тебе вольностей. Пока мой кореш вовсю развлекался с ее подружкой, мы гуляли под луной и разговаривали. Она хотела знать обо мне все. Я немножко приукрасил свою биографию, чтобы ее не отпугнуть, и рассказал ей много грустных историй: про отчима, который меня терпеть не мог, и про никудышных приемных родителей, которые одевали меня в обноски, а деньги, которые мне причитались, тратили на своих родных детей. Пока я говорил, она крепко стиснула мою ладонь и поглаживала меня по руке, а в ее больших карих глазах блестели слезы. К тому времени, как пришла пора прощаться, я влюбился по уши. Приятелю не терпелось поведать мне все смачные подробности своего приключения с блондиночкой, но я даже слушать не захотел. Моника дала мне свой адрес и номер телефона, и я решил на следующий же день обязательно ей позвонить, но на выезде из города нас остановили копы, потому что машина была краденая. Я не мог думать ни о чем, кроме Моники. Был уверен, что на этом все закончилось: ведь я ей наболтал, что стремлюсь исправиться и жить честно.

Оказавшись в тюрьме, я рискнул и написал ей. Сообщил, что снова попал за решетку, но ни в чем не виноват: копы меня арестовали потому, что я уже сидел и этим им не понравился. Моника мне ответила и в течение следующих двух лет продолжала писать почти каждый день. Мы писали друг другу только о том, как мы любим друг друга, как скучаем и что будем делать, когда меня выпустят.

Когда я освободился, мать не разрешила Монике приехать в Стоктон, чтобы меня встретить. Тогда я сел на автобус и поехал в Сан-Хосе. Мне ужасно не терпелось снова ее увидеть, но я побаивался этой встречи. Наверное, опасался, что теперь придусь ей не ко двору. Поэтому вместо того, чтобы пойти прямо к ней, я нашел старых дружков, и понеслось. Мы загудели, и к тому времени, когда они наконец доставили меня к дому Моники, прошло четыре дня. Состояние у меня было довольно плачевное. Я не осмеливался ей показаться и поэтому для храбрости изрядно нагрузился. Когда ребята высадили меня напротив ее дверей, мамаши ее, слава богу, не было дома. Моника вышла, улыбаясь. Она была явно рада меня видеть, хоть я глаз не казал с тех пор, как прикатил в город. Помню, в тот день, когда я слегка пришел в себя, мы снова долго гуляли. У меня не было ни гроша, чтобы сводить ее куда-нибудь, и машины тоже не было, но она не возражала – ни тогда, ни потом.

В глазах Моники я очень долго оставался хорошим. У нее всегда находились оправдания для всего, что я делал или не делал. Я несколько раз садился в тюрьму, а она все равно вышла за меня и не уходила. Ее папаша бросил семью, когда она была совсем маленькой. Мать ее от этого очень ожесточилась, и меня она тоже не слишком жаловала. В сущности, именно поэтому мы с Моникой и поженились. Тогда ей было восемнадцать. До суда мы какое-то время жили в гостинице. Она работала официанткой, но ушла с работы, чтобы иметь возможность каждый день ходить в суд. Потом я, само собой, отправился за решетку, а Моника вернулась домой к маме. Город был университетский, и я всегда надеялся, что она снова пойдет учиться. Моника любила учиться и была очень способная. Но она сказала, что не хочет. Она хотела одного – ждать меня. Мы переписывались, и она приезжала ко мне, когда отпускали с работы. Она много разговаривала обо мне с тюремным священником и все просила его, чтобы он со мной побеседовал и помог мне, пока я, в конце концов, не запретил ей делать это.