Зигмунд Фрейд - Психопатология обыденной жизни

В этом, как и в подобных ему случаях, я убеждаюсь, что ненамеренные действия должны неминуемо служить источниками недоразумений при общении между людьми. Совершающий их, не подозревая связанного с ними намерения, не вменяет себе их в вину и не считает себя за них ответственным. Но тот, против кого они направляются, обыкновенно делает из подобных действий своего партнера определенные выводы о его намерениях и настроениях и знает о его переживаниях больше, чем тот готов признать; больше, чем тот – на его собственный взгляд – проявил. Партнер, в свою очередь, возмущается, если ему ставят на вид сделанные из его симптоматических действий выводы, считает их ни на чем не основанными, – ибо намерение, руководившее им, не дошло до его сознания, – и жалуется на недоразумение. При ближайшем рассмотрении такие недоразумения основываются на том, что наблюдающее лицо понимает слишком тонко и слишком много. Чем более «нервны» оба действующих лица, тем скорее они оба подают повод к трениям, причем каждый столь же решительно отрицает свою вину, сколь и уверен в вине другого. Быть может, в этом и заключается наказание за внутреннюю неискренность, за то, что люди под предлогом забвения, ошибки, непреднамеренности дают проявиться таким импульсам, в которых лучше было бы признаться и себе самому, и другим, если уж нельзя их преодолеть. Можно установить, как общее правило, что каждый человек непрестанно подвергает других людей психическому анализу и благодаря этому знает их лучше, чем самого себя. Путь к осуществлению призыва «познай самого себя» идет через изучение своих собственных случайных на вид действий и упущений.

Ошибки памяти отличаются от забывания с неправильным припоминанием лишь одной чертой: ошибка не воспринимается как таковая и находит себе веру. Употребление слова «ошибка» связано, однако, с другим условием. Мы говорим об «ошибке» вместо того, чтобы говорить о «неправильном воспоминании», когда в воспроизводимом психическом материале должен быть подчеркнут характер объективной реальности, когда, стало быть, припоминанию подлежит не факт внутренней психической жизни, а нечто, поддающееся подтверждению или опровержению при помощи припоминания других людей. Противоположностью ошибкам памяти в этом смысле является незнание.

В моей книге «Толкование снов» я допустил целый ряд искажений исторического и вообще фактического материала и был очень удивлен, когда после выхода книги в свет на них обратили мое внимание. При более близком рассмотрении я нашел, что причиной тому было не мое незнание, а ошибки памяти, которые можно объяснить путем анализа.

а) Я указал, что Шиллер родился в Марбурге. Ошибка была сделана в изложении анализа одного сна, который я видел во время ночной поездки, когда кондуктор разбудил меня, выкрикнув название Марбург. В этом сне был задан вопрос об одной из книг Шиллера. Но Шиллер родился не в университетском городе Марбурге, а в швабском Марбахе. Я утверждаю, что всегда знал это.

б) Я назвал отца Ганнибала Гасдрубалом. Эта ошибка была мне особенно досадна, но зато и больше всего убедила меня в правильности моего взгляда на такого рода ошибки. В истории Баркидов [113]редкий из читателей более осведомлен, чем автор, сделавший ошибку и проглядевший ее при корректировании книги. Отцом Ганнибала был Гамилькар Барка, Гасдрубал же – имя брата Ганнибала, а также и его шурина – предшественника на посту полководца.

«Человеку свойственно превыше всего ценить и желать того, чего он достичь не может»

в) Я утверждал, что Зевс оскопил и сверг с престола своего отца Кроноса. Злодеяние это я по ошибке передвинул на целое поколение: в греческой мифологии это сделал Кронос со своим отцом Ураном. Как же объяснить, что моя память изменила мне здесь, в то время как в других случаях, как в этом могут убедиться читатели моей книги, к моим услугам оказывается самый отдаленный и малоупотребительный материал? И потом, каким образом, при трех тщательнейших корректурах, я проглядел эти ошибки, словно пораженный слепотой? Гёте сказал про Лихтенберга [114]: «Когда он шутит, то в его шутке таится проблема». По аналогии с этим можно было бы сказать про приведенные здесь места моей книги: где встречается ошибка, там за ней скрывается вытеснение. Или вернее – неискренность, искажение, основывающееся опять же на вытеснении. При анализе снов, приводимых в этой книге, я был вынужден по самой природе тех тем, на которые распространялось содержание снов, с одной стороны, обрывать анализ, не доводя его до полного окончания, с другой же стороны, – смягчать ту или иную нескромную частность, слегка искажая ее. Иначе нельзя было поступить, разве если отказаться вообще от приведения примеров. У меня не было выбора, это неизбежно вытекало из особенности, присущей снам: служить выражением для вытесненного, то есть не подлежащего осознанию материала. Несмотря на это все же осталось, вероятно, немало такого, что могло шокировать щепетильных людей. Это-то искажение или ощущение известного мне продолжения мыслей не прошло бесследно. То, что я хотел подавить, нередко прокладывало себе против моего желания дорогу в область того, что было мной включено в изложение, и проявлялось там в форме ошибок, незаметных для меня. В основе всех трех приведенных мной выше примеров лежит, впрочем, одна и та же тема: ошибки эти коренятся в вытесненных мыслях, касающихся моего покойного отца.