Стивен Гросс - Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен

– Одна из проблем с вашими шутками заключается в том, что после них у нас с вами создается впечатление, что мы поговорили о чем-то, что вас беспокоит… Скажем, о случае в аэропорту, об упрятанной в комод фотографии Элис… И мы действительно говорили обо всем этом, но таким образом, что никакого решения этим проблемам найдено не было, – сказал я Лили.

– Если бы я не высмеивала все эти их выкрутасы, я бы постоянно ходила злая.

– Вы мстите родителям своими агрессивными шутками, и вам становится немного легче. У вас создается ощущение, что юмор работает, ведь он облегчает боль. Но вместе с тем вы теряете стремление лучше разобраться в ситуации.

– То есть в шутках я изливаю свою злость, но она рассасывается только до уровня, позволяющего мне терпеть поведение своих родителей. Я просто перестаю о нем думать.

– Точно, – сказал я.

Лили помолчала, а потом сказала, что не очень уверена, что все именно так:

– Да, я размышляла о ситуации с родителями… И ситуация действительно – полный кошмар. Но как-то изменить ее не было никакой возможности.

Услышав слово «кошмар», я вспомнил о ее сне. Я сказал, что был поражен тем, как она предварила собственно описание сна: «…Это был кошмар. Все произошедшее в нем должно было меня расстроить, но я почему-то не расстроилась».

– Возможно, – сказал я, – этим сном вы хотели убедить себя, что можете находиться внутри кошмара, но не чувствовать его . Не только держать голову над водой, но еще и «анестезировать» себя, чтобы не чувствовать боли от безразличия своих родителей.

– Да вы представьте только, что будет, если я не стану себя «анестезировать»! – воскликнула Лили. – Если бы родители узнали, что у меня в мыслях, то и от таких взаимоотношений у нас с ними камня на камне не осталось бы. Я совсем не умею говорить с ними о том, что меня беспокоит, потому что любой разговор пойдет наперекосяк. Мама сразу же заявит, что ничего агрессивного не делала. «Подумаешь, это же просто фотка, солнышко», – скажет она.

Конец фразы Лили произнесла совсем тихо:

– Мой метод работает, мистер Гроц. Работает…

Еще во время самых первых наших сеансов психоанализа я заметил, что концовки фраз Лили произносит громче, даже когда не задает вопрос. Таким образом она интонационно заставляла меня говорить что-то в ответ. В тот момент мы пришли к выводу, что она делает это, потому что ее обескураживает мое молчание. Она вынуждала меня говорить, чтобы по тону моего голоса понимать, соглашаюсь я с ней или нет.

Я сказал Лили, что, возможно, по аналогичным причинам она хочет слышать и мой смех. Мой смех означал, что мы с ней заодно, что мы с ней «хорошие», а ее родители – «плохие». Мой смех избавлял ее от чувства вины, ей не нужно было корить себя за то, что она высмеивала своих родителей.

Лили сказала мне, что ей становилось легче, когда я смеялся, а потом замолчала. Некоторое время мы просидели в тишине. Я заметил, что она взглянула на свои часы, и решил закончить беседу, поскольку времени и впрямь оставалось уже совсем немного.

Но тут она вдруг заговорила:

– Я сейчас вспомнила, какой нервный срыв случился у меня в пансионе. Как я посреди ночи пошла звонить домой из таксофона, что за общежитием, как вокруг жужжали слетевшиеся на свет насекомые. У меня была истерика, я рыдала и кричала в трубку: «Можно я вернусь домой, можно я вернусь домой? Ну, пожалуйста!» А мне говорили: «Нет, тебе нельзя домой». Потом становилось все хуже и хуже, но я заставила себя остаться. И во мне что-то изменилось. Этот срыв был словно раскаленная печка, которая выжгла из меня любую веру в собственные чувства.

Слушая ее воспоминания, я слышал и слова из ее сна: «Девочка явно находилась в опасности, но никто не обращал на это никакого внимания. Где же были мать малышки, ее отец?»

– Мне до сих пор очень трудно доверять своим чувствам. Но ваш смех означает, что вы верите в мои чувства и мою реальность. Когда вы смеетесь, я понимаю, что вы видите ситуацию точно такой же, какой вижу ее я. Что вы не сказали бы «нет» и позволили бы мне вернуться домой.

Однажды я пришел забирать дочь из садика и, завернув за угол коридора к двери их группы, подслушал, как одна из воспитательниц сказала ей: «Какое же красивое дерево ты нарисовала. Очень здорово получилось». Пару дней спустя она взяла другой рисунок моей дочки и заметила: «Ого, да ты у нас прямо настоящая художница!»