Стивен Гросс - Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен

По поведению Питера было явно видно, что он не мог позволить себе чувствовать собственную слабость. Он видел опасность в зависимости от других. В двух словах историю Питера можно описать следующим образом: «Я – агрессор, наносящий травмы окружающим. Я никогда не буду ребенком, которому причинили боль». Но вместе с тем Питер чувствовал и потребность нападать на самого себя. Увеча себя в церкви, он разыгрывал как раз этот сценарий. «Я думал… ты жалкий маленький плакса. Я сделаю с тобой что захочу, и ты мне не сможешь помешать».

Я искренне верю, что, рассказывая свои истории, все мы пытаемся разобраться в своей жизни, но Питер был одержим историей, которую просто не мог рассказать. Не имея слов, он самовыражался другими способами. Со временем я понял, что со мной он разговаривал на языке своего поведения. Питер рассказывал свою историю, заставляя меня почувствовать шок, злобу и растерянность, то есть то, что, должно быть, чувствовал в детстве сам.

Писательница Карен Бликсен говорила, что все беды можно перенести, сложив их в историю и рассказав эту историю другим людям. Но что, если человек не в состоянии рассказать эту историю? Что, если история рассказывает саму себя через него?

Профессиональный опыт показывает мне, что детство заковывает нас в такие истории… В истории, озвучить которые мы так и не смогли, потому что никто не помог нам найти подходящих для этого слов. А когда мы не можем найти способ рассказать свою историю, эта история начинает править нами. Она приходит к нам в снах, выливается в симптомы психологических проблем, заставляет вести себя непонятным для нас самих образом.

Через два года после того, как Питер оставил то сообщение у меня на автоответчике, мы, по обоюдному согласию, решили закончить процесс психоанализа. Я считал, что поработать еще есть над чем, но он думал, что пришло время расстаться.

Все это произошло много лет назад. С тех пор Питер ни разу не попросил о встрече, но не так давно я встретился с ним в кинотеатре. Мы находились на разных концах фойе, но узнали друг друга сразу же. Питер что-то сказал женщине, которая стояла рядом с ним, и они подошли ко мне. Он протянул мне руку и познакомил со своей женой.

Понедельник, первый день после пасхальных выходных. Тепло и солнечно. Я немного приоткрыл окна у себя в кабинете, а потом вышел пригласить последнего на это утро пациента. Лили подскочила со стула, как только услышала, что я открыл дверь.

– Как же я рада, что снова оказалась здесь, – сказала она. – У моих родителей – форменный сумасшедший дом.

Лили только что вернулась из Нью-Йорка. Она вместе со своей девятимесячной дочерью Элис летала туда навестить родителей.

На рейсе Лондон – Нью-Йорк все было ужасно. Самостоятельно выбравшись из нью-йоркского аэропорта с дочкой и багажом, она обнаружила, что мать ждет ее снаружи, на тротуаре.

– Она обняла меня в своей обычной манере, – сказала Лили. – Она всегда зажмуривает глаза, а потом похлопывает меня по спине, будто у меня блохи.

Мать открыла дверь машины, и оттуда выскочил Монти, вечно слюнявый двадцатикилограммовый золотистый ретривер.

– Он сразу полез ко мне под юбку – нюхать, а мне это было не очень-то приятно. И я сразу задумалась: зачем она взяла в аэропорт собаку?.. Ведь машина-то не слишком просторная. А мама объяснила, что «так им будет проще всего познакомиться». В результате Элис ехала в детском кресле на заднем сиденье, я – рядом с ней, а Монти – «штурманом» – на переднем.

До конца визита ни мать, ни отец Лили не проявляли особенного интереса к тому, что происходит у нее в жизни. В доме постоянно орали два телевизора, а трапезничать все семейство усаживалось на краю кухонной стойки. Отец чаще всего ел, поставив рядом со своей тарелкой ноутбук.

– В самый последний вечер, хлопнув стакана три вина, я сказала родителям, что, вернувшись в Лондон, сразу же отправлю им целую тысячу фотографий Элис. Поймите меня правильно, у них фотографиями уставлены все комнаты в доме. На рояле у них целый лес рамок с фотографиями, но ни одной фотки их первой внучки я нигде в доме не увидела. А мама тут говорит: «Ой, божечки, ты что, не видела? Это же моя любимая!» А потом идет к себе в спальню, копается в комоде и вытаскивает портрет Элис. А потом улыбается и говорит: «Эх, обожаю эту фотографию». И отец сразу тоже говорит: «Эх, обожаю эту фотографию». Ну, и я тоже тогда: «Эх, и я обожаю». А сама думаю, какого хрена? Она что, считает, я умею взглядом, как рентгеном, комоды просвечивать?