Коллектив авторов - Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия

По поводу государственного строя российские консерваторы близки к консенсусу, который в лучшем случае недооценивает, в худшем – отрицает необходимость политической конкуренции. Их главный приоритет – доминирование государства и сильной президентской власти как в политике, так и в экономике и других сферах. По сути, речь идет о корпоративистском государстве с той или иной степенью управляемого политического плюрализма, к которому могут добавляться развитие местного самоуправления, децентрализация, вовлечение гражданского общества и определенная степень защищенности политических свобод граждан. Но, по словам нескольких экспертов-консерваторов, что касается конкурентных выборов, то, как говорится, в гробу их видели консервативные общественные силы России… Другой консервативный эксперт предлагает по сути корпоративистскую интерпретацию политической конкуренции: У нас, как раз, плюрализируется «охранительство». Третий утверждает: России нужны процедуры, обеспечивающие сильное лидерство, и если эти процедуры демократические – ради бога!.. Если они какие-то иные – консерватор тоже не будет [возражать].

Независимые эксперты эту ситуацию описывают заметно критичнее: В основе этого неприятия многопартийности лежит другой метафизический постулат: если общество – организм, то у него должна быть единая воля… Партии способствуют фрагментации общества и подрывают эту вот соборность и единство… воинствующий этатизм – государственничество (Государство превыше всего, как говорил известный Бенито)… На самом деле за этим скрываются не интересы государства, а интересы определенных группировок.

Выводы из констатации такой позиции в отношении политической конкуренции эксперты-консерваторы и независимые делают почти взаимоисключающие. Консерваторы чаще (хотя есть и исключения) оправдывают такое положение или, по крайней мере, объясняют его необходимость. Набор угроз, обусловливающих такую необходимость, схож у разных экспертов. Один из них заявляет: Это в будущем… Я абсолютный сторонник политической демократии и считаю, что политическая конкуренция необходима. Но сейчас ситуация почти гражданской войны… быть или не быть российской цивилизации… Другой утверждает: авторитаризм нужен стране, чтобы выдержать атаку со стороны других государств и того, что называется «пятой колонной» – их агентуры в нашей стране. Третий разворачивает схожую мысль: Внешние силы имеют возможности, попросту говоря, подкупить гражданское общество… Потому что в этом глобализованном мире люди очень часто кормятся не за счет собственных, а за счет внешних источников. Но он же признает: Нужны и стабильные институты. И свободный парламент нужен. И, несомненно, нужен суд, которого тоже нет. А четвертый замечает: Наши консерваторы, может быть, тоже бы задрейфовали [т. е. в их позициях произошли бы подвижки], если бы от выборных кампаний напрямую что-то зависело.

Независимые эксперты указывают на необходимость демократизации и расширения политического плюрализма, и, в том числе, содержательного наполнения консерватизма: Государство на сегодняшний день сильнее того государства, которое было в 1990-е гг., но далеко не всегда и не в той мере, в какой это необходимо. И, термин «сильное государство» я, конечно, не понимаю как силовое государство. Я рассматриваю его как эффективное государство. Но, к сожалению, наше государство, как известно, далеко не всегда эффективно.

Верховенство права – важнейшая консервативная ценность. Она связывает все остальные ценности, описывающие государство и общество: сильную власть, солидарность и органичность общества, основанную на представлениях о справедливом арбитраже отношений между людьми и властью, сохранность собственности и т. п. Такая традиция, как отмечалось выше, была присуща и отечественному дореволюционному консерватизму. Эти достижения были полностью утрачены в советскую эпоху, а в нынешней ситуации большинство консерваторов говорят о «законе и порядке» как необходимой функции сильного государства, а также – парадоксальным образом – о «справедливости», которая может быть выше писаного закона. Объединяет эти два, казалось бы, взаимоисключающих посыла одно: отрицание де-факто независимости судебной власти и правовых норм от «высшей воли».