Александр Ципко: Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Все это говорит о том, что сегодня в контексте современной идеологической борьбы споры о перестройке уже превращаются в споры о русском национальном характере, о сущности русскости. Если верить тому, что говорят о русскости и Сергей Кара-Мурза, и ведущие исследователи Центра проблемного анализа, все, с чем Горбачев связывал совершенствование социализма, – и рост личной заинтересованности в результатах своего труда, и рост личной инициативы, раскрепощение личности, и оживление чувства собственности – было чуждо нашему коллективистскому национальному характеру.

Отсюда и главная исследовательская задача, возникающая сейчас при оценке перестройки и стоящих за ней ценностей. Имеют ли отношение к русскости, к русской духовной культуре все те мотивы, которые побудили Горбачева продолжить начатое еще Хрущевым очищение от сталинщины, а именно – восстановить историческую правду, вернуть советскому человеку все главные ценности, произведения русской культуры, русской общественной мысли, которые были запрещены в СССР, предоставить народу самому право через свободные выборы формировать высшую власть, отменить цензуру, политический сыск, разрушить железный занавес, открыть советскому человеку современный мир, его культуру и т. д. Или русскость – это советская, сталинская однопартийная система, мобилизационная экономика, система государственнического крепостничества, жесткого прикрепления человека не только к государству, но – для крестьян – и к земле, система принуждения к единомыслию и т. д.

Этот спор о русскости, на мой взгляд, все же носил сугубо частный, сугубо научный характер до тех пор, пока в него не включилось руководство РПЦ, претендующее на выработку идеологии, общей для всей православной – прежде всего русской в этническом отношении – России. Спор о русскости приобрел всерусское значение тогда, когда руководство РПЦ в лице патриарха Кирилла на XVII Всемирном русском народном соборе в ноябре 2013 года заявило о своей солидарности с учением об особой нестяжательской, коллективистской русской цивилизации. «Является ли Россия особой, уникальной, самостоятельной цивилизацией, равновеликой Западу, Индии или Китаю?» – задал себе вопрос в начале выступления на последнем заседании Собора патриарх Кирилл. И ответил: «На наш взгляд, ответ может быть только положительным». И далее патриарх Кирилл изложил свое понимание природы нашей русской цивилизационной особости, в главном совпадающее с той трактовкой русскости, которая содержится в упомянутой книге Сергея Кара-Мурзы. «Если в современном мире преобладает модель конфликта, – настаивает патриарх, – то нашим идеалом, напротив, является солидарность общества, общество социальной симфонии, где разные слои и группы…, разные участники политических и экономических процессов являются не борющимися друг с другом конкурентами, а соработниками. И конкуренция в таком солидарном обществе поощряется как соревновательность, но не как борьба за выживание». Более того, патриарх Кирилл здесь же заявил, что своими ценностями солидарности мы «определяем путь человечеству на решающих исторических перекрестках». В результате получается, что совсем не случайно эксперимент по воплощению в жизнь идеалов коммунизма впервые в истории человечества начался в России. Уникальный эксперимент, как считает Патриарх Кирилл, начался на благодатной почве уникальной русской цивилизации. И получается, что даже у Патриарха свойственное русским чувство национального достоинства используется для реабилитации «советского строя» и всего, что с ним было связано.

Кстати, для окончательного выяснения отношений руководства РПЦ к учению об особой русской, солидарной, коллективистской концепции, я написал и опубликовал на страницах «Независимой газеты» 17 декабря 2013 года статью под названием «Нужен ли Бог особой русской цивилизации», где напрямую обращал внимание Патриарха на те политические и идеологические выводы, которые следуют из его заявления, что русский человек не приемлет частную собственность и экономическую конкуренцию, что ему ближе, более по душе, симфония интересов. «Ведь на самом деле нельзя не видеть, – писал я, – что попытки связать природу русскости с солидарным коллективным трудом неизбежно ведут к оправданию и ленинского Октября, и всего последующего опыта строительства социализма в СССР. Если, как говорит патриарх Кирилл, русским идеалом является «солидарное общество», если, как говорит патриарх Кирилл, мы предпочитаем конкуренции и борьбе за выживание «соревновательность», то тогда советский колхозный строй и стахановское движение были ни чем иным, как реализацией русской мечты. Если действительно, как считает Патриарх Кирилл, мы, русские, своими ценностями «социальной симфонии» определили «путь человечества на решающих исторических перекрестках», то тогда правы те, кто называет ленинский Октябрь «великой революцией». Но тогда если и Октябрь, и советское социалистическое соревнование, и наша советская колхозная система, где нет конкуренции, а все работают на общие цели, есть выражение нашей русской особости, то надо признать, что русские православные священники, которые остались верны святыне, мужественно защищали православие, шли на расстрел, не только не совершили подвиг, а были заклятыми врагами самобытности русского народа. Неужели не видно, к каким аморальным последствиям приводит учение об особой русской, солидарной, коллективистской цивилизации. Да, православная идея коллективного спасения была близка русскому народу, но не было ничего более противного русскому крестьянству, чем «огульный» коллективистский труд».