Александр Ципко - Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Конечно, слава богу, что нет ни условий, ни субъекта, который бы всерьез стремился снова реализовать на практике марксистскую, сталинскую мобилизационную организацию труда, воссоздать в России заново жизнь и труд на минимуме материальных благ. В том-то и драма нынешнего момента в российской истории. Даже если Запад всерьез начнет окружать Россию санкциями в ответ на присоединение Крыма, и возникнет объективная необходимость воссоздания монастырского труда, о котором мечтают идеологи Владимира Якунина, то реанимировать советскую систему и внедрить в сознание нынешних русских ценности и дух мобилизационной экономики не удастся. Мало кто из нынешних русских людей сможет работать на будущее, а не на настоящее, на ближних, но не на себя. Россия просто сломается от подобных попыток воссоздать в стране казарменный образ жизни. Второй раз войти в одну и ту же реку коммунизма в принципе невозможно.

Меньше всего готовы к такой жизни идеологи особой русской цивилизации. Понятно, что идеология особой русской цивилизации используется в данном случае даже не столько для идеологических, сколько для психотерапевтических ценностей, для укрепления ценности России в глазах ее граждан. Но нельзя не видеть, что обществу в данном случае навязывается идеология куда более аморальная, чем советская идеология времен СССР. Все же марксистская идеология не покушалась на ценность достатка, сытой жизни. Она просто говорила, что это будет только в коммунистическом завтра, когда блага жизни «польются полным потоком». А тут полуголодное существование человека по образцу сталинской эпохи, по образцу, как у Всеволода Чаплина, военной и послевоенной эпохи выдается за моральный идеал. Марксистская идеология не покушалась, по крайней мере в идеале, и на индивидуальный, обособленный труд. Просто она опять связывала подобный способ индивидуального творческого труда с научно-технической революцией. А тут сегодня пропагандисты особой русской цивилизации жестко навязывают русскому человеку труд в коллективе и обязательно во имя государственных, общих целей. Все же марксисты были сторонниками отмирания государства. А тут, по логике монастырской организации труда, невозможна никакая русскость без организации труда в государственном масштабе, без труда во имя какой-то идеальной цели.

И получается, что сегодня уже невозможно защитить перестройку, ее гуманистические ценности, мотивы, не защищая одновременно русскость от попыток связать ее с рабским, подневольным трудом и с полуголодным существованием. Отсюда и возникла у меня новая задача посмотреть на историю, предысторию перестройки, ее идеологию в контексте нынешнего спора о природе русскости, показать, что все ценности, которые стоят за демократизацией СССР в конце 80-х – начале 90-х, были и являются, напротив, как раз выражением «русского культурного кода», ценностей русской культуры. Отсюда и задача доказать, что все же культурный код надо связать с национальной культурой, с ее ценностями, а не с инстинктами беднейшего крестьянства, как это делает, к примеру, Сергей Кара-Мурза. Я попытаюсь показать в своей книге, что идеология абсолютного равенства, характерная для народных низов, была присуща практически всем арийским народам.

Ситуация серьезная, ибо, в соответствии с той философией, которую от имени РПЦ изложил Всеволод Чаплин, в понятие «русскость» не входят ни ценность человеческой жизни, ни ценность материального благополучия, ни ценность свободы, ни личный успех, ни ценность человеческого достоинства, ни ценность частной собственности, ни свобода вероисповедания. Сталинская эпоха, которую славят авторы статьи «О боге, человеке и цивилизации», все же была эпохой государственного атеизма.

За негативным отношением подавляющей части уже бывшей советской интеллигенции к Сталину и его методам строительства социализма (и в этом, в отношении к сталинским репрессиям, не было различий между откровенными антикоммунистами и ленинцами-шестидесятниками) стояло растущее сознание самоценности человеческой жизни, ценности свободы, прав личности, часто инстинктивное преодоление классовой морали, отвращение к насилию. За негативным отношением подавляющей части советской интеллигенции к Сталину и к сталинским репрессиям, к сталинской эпохе в целом, стояло осознание того, что все, построенное на насилии, на запретах, непрочно, зыбко, что, к примеру, нет будущего у мировой социалистической системы, которая зависит от прочности железного занавеса, от прочности Берлинской стены. За отторжением от Гулага, от того, что Хрущев назвал «культом личности Сталина», стояло чувство сопереживания к мукам его жертв, восприятие гибели ни в чем не повинных людей как величайшей несправедливости, которая не должна повториться. Мы не задумывались о «цивилизационном» происхождении наших чувств. Мы руководствовались простым моральным инстинктом человечности, тем, что Горбачев в своем докладе на XXVI съезде КПСС назвал «общечеловеческой моралью».