Максим Цветков - Однажды моя прабабушка не могла заснуть

Секрет, стало быть. Интересная штука: умерли уже те, от кого этот секрет: мать и отец. Умерли и те, чей это секрет: дед и Димка. А секрет жив, и я о нем до сих пор никому не говорил. Знал бы дед, что именно этот секрет – одно из немногих мест, сохранивших о нём память, – повеселился бы.

Дед, когда был рядом, то просто был рядом. Не корчил из себя педагога, наставника или супермена. Даже хорошего деда из себя не строил. Надо что сказать – он говорил. Было обидно – обижался. Надо было пройти мимо меня – проходил мимо.

И вот так, буквально проходя мимо, дед всё же одну науку мне преподал, по лингвистической части. А именно – научил меня ругаться матом.

Я уже говорил, что дед очень редко с кем-то ругался. Он не ругался – он постоянно бурчал. Бурчал тихо, себе под нос, но в голос. А голос у него был звучный.

Вот они в избе с бабой Катей о чём-то говорят, а я в сенях машинку катаю. Мне три или четыре года. Выходит из избы дед и бурчит: «Чего доебалась со своим хлебом? Говорю же: муки до хуя, напеки блинов! Нет, ей, блядине, хлебушка хоцца!»

Бурчал дед монотонно и беззлобно, и я всё запоминал, но никакого особого значения этому не придавал. Слова и слова. Просто я начал их использовать.

Приходит к нам в гости Мария, младшая сестра бабушки. Взрослые посидели, чайку попили. Потом Мария Степановна говорит: «Ладно, пора козу доить. Пойду я». Я по случаю был рядом и напутствовал: «ну, пиздуй помаленьку».

Мне надавали по губам, и я ушёл в сени плакать от обиды: я Няньку (это её прозвище) любил и очень старался попрощаться как можно ласковее. Потом я успокоился и стал машинку катать. Из избы вышел дед, весь красный. Он смотрел себе под ноги и бурчал: «мой внук, в моём доме, а я к нему не подходи». Потом он поднял глаза, увидел меня, остановился и замолчал. Затем обошёл меня за два метра и со словами «Да пошли вы на хуй! За собой, блядь, следите лучше!» ушёл на улицу.

Когда дед с кем-нибудь разговаривал, а не бурчал, он не матерился.

Следующее сжатие пространства деда произошло летом 1986 года. Бабушка почти перестала вставать с кровати, и мать в приказном порядке перевезла их в Троицк. То есть бабушка, конечно, этого хотела: городская квартира комфортнее, и дочь о ней заботиться будет, не только дед. А мнения деда никто не спрашивал.

Мать наняла «пазик» от дома до дома. Дед всю дорогу молча смотрел в окно. Иногда, когда бабушка решала, что пора постонать, дед начинал бестолково около неё суетиться. Но мать его довольно грубо отгоняла.

В Троицке им освободили одну комнату. Бабушка после переезда расслабилась и стала ходить под себя. Памперсов тогда ещё не было, и комната быстро пропиталась запахом говна и стариков.

В комнате у деда была своя кровать, стул для одежды, и одна личная полка в шкафу: для записных книжек, сберкнижек, документов, очков, ручек и всякой мелочёвки. Все инструменты деда остались в чулане в Наруксово. В другие комнаты и на кухню деда не пускали. Еду им приносили в комнату.

Личная полка была у деда на уровне груди. Я часто видел, как дед стоит лицом в шкаф и что-то читает или перекладывает на своей полке. А то и просто стоит. Я захожу, он не оборачивается. Полчаса стоит, час стоит. Я не понимал, что он делает. На мой вопрос отвечал: «ничего».

Сейчас я думаю, что он просто жил, пока так стоял. Жил, если можно так сказать, у себя дома. Эта полка – единственное его личное место. Единственная собственность младшего сына зажиточного купца.

Бабушка это почувствовала и велела деду убрать с полки свои вещи.

– Зачем тебе ещё и это? – спросил дед.

– Простыни в чемодане сгниют. Их на полку надо.

– Да тут же у меня документы, все вещи. Куда ж я всё дену-то?

– Куда хочешь. Хоть на стул положи.

– А сидеть где?

– На кровати сиди.

Этот разговор я видел. Именно в этот момент у деда был визгливый голос и глаза, полные отчаяния. Глаза, которые я вспомнил через 34 года.

– Не буду я ничего убирать! – закричал дед. – Никому они не нужны, твои наволочки!

– Простыни, а не наволочки. Они мне нужны.

Баба Катя немного помолчала и добавила:

– Завтра уберёшь.

Сказала спокойно, но с такой уверенностью, как будто это было уже сделано.

А ночью она умерла.

Моя бабушка, Кутырёва (Неумоина) Екатерина Степановна, прожила в Троицке один год и умерла 24 августа 1987 года. Ровно через 12 лет, 24 августа 1999 года, умрёт сын её дочери, внук Димка, мой родной брат. Он будет похоронен рядом с ней.

На третий день после похорон дед забрал свои вещи с полки, кое-какую одежду и уехал в Наруксово. Больше я его никогда не видел.