Сергей Ёлкин - Турбулентное мышление. Зарядка для интеллекта

«Помните, наверное, ещё со школы: «Каждый охотник жаждет знать, где сидит фазан»? Эта присказка и по сей день действует для оптики. А из-за чего перестала быть актуальной присказка такого содержания: «Мы все знаем, мама Юли села утром на пилюли»?»

ВОПРОС № 43

Слово «стаффа» в переводе с итальянского означает «стремя», ведь когда-то нарочную почту доставляли на лошадях. В наше время слово, возникшее в результате этого, к лошадям уже практически не имеет никакого отношения, а роль письма, как правило, выполняет… Что именно?

ВОПРОС № 44

Один из любимых вопросов соавтора сей книги и участника клуба «Знатоков» Нурали Латыпова: «С самых древних времён люди взирали на небесные светила и планеты, давали им божественные имена. Скажите, так какая же неизвестная планета была открыта шестой и когда именно?»

ВОПРОС № 45

Сей занимательный вопрос был вынесен нами на деловую игру среди руководителей организаций группы «ЛУКОЙЛ» 30 августа 2012 года в Московской школе управления «Сколково»:

«У этой матери, имя которой есть в документах каждого из вас, той, о которой мы повседневно думаем и говорим, есть два не менее известных сына. Впрочем, сыновья эти родились и получили свои имена от других родителей и, как минимум, веками ранее. О каких сыновьях идёт речь?»

Эйнштейн полагал, что «можно стимулировать появление глубоких и оригинальных мыслей, предоставляя полную свободу своему воображению, не ограничивая его традиционными условными запретами. Он и относит открытие теории относительности не на счёт своего особого дарования, а, напротив, – на счёт собственного так называемого «задержавшегося» развития.

«Нормального взрослого никогда не станут беспокоить проблемы пространства и времени, рассуждал Эйнштейн. – Есть вещи, о которых задумываешься только в детстве. Но моё интеллектуальное развитие задержалось, в результате чего я начал размышлять о пространстве и времени, будучи далеко не юным…»

В своих последних автобиографических записках великий физик вспоминает озарение, которое привело его к созданию специальной теории относительности. Оно явилось неожиданно, когда шестнадцатилетним юношей он просто мечтал о чём-то. «А что, если… – подумал он тогда, – лететь рядом с лучом света с его же скоростью?»

Нормальные взрослые, как резонно заметил Эйнштейн, обычно заглушают в себе подобные вопросы, а если они всё-таки возникают, то быстро забываются. Видимо, именно это и подразумевал Уинстон Черчилль, когда говорил, что «много людей спотыкаются о великие открытия, но большинство их них просто перешагивают и идут дальше» (Венгер, Поу, 1997. С. 20–21.)

Конечно же и выдающиеся умы не всегда способны сразу по достоинству оценить достижения современников.

Исторический анекдот на эту тему. Лорд Келвин знал, с каким трудом даже признанные учёные усваивают новые идеи, и не обижался на это. И когда специалист по магнитным компасам, королевский астроном Эри осмотрел компас, изобретённый Келвином, он мрачно изрёк: «Не будет работать». Келвин добродушно заметил: «Это слишком серьёзные слова, чтобы их можно было считать мнением королевского астронома».

Да что там! Сам Рене Декарт, один из величайших мыслителей в истории, «доказывал с полным логическим обоснованием, что открытый Торричелли эффект давления воздуха невозможен. Однако Торричелли, вопреки утверждениям этого маститого учёного, удерживал столбик ртути на метровой высоте. Кроме того, он поставил опыт, показавший, что если выкачать воздух, заполняющий пространство между двумя медными тарелками, то даже четыре лошади будут не в состоянии растащить их», – приводил пример Эдвард де Боно.

«… Cкептицизм и недоверие, понятная и будничная реакция, для учёных оправданная. Хуже, когда недоверие переходит в свою ненаучную разновидность – нежелание присмотреться повнимательней… Когда Галилей изобрёл телескоп и открыл спутники Юпитера, ему упорно не верил праведный иезуит Шейнер. Несколько смущаясь лёгкой возможности разрешить спор, Галилей предложил ему взглянуть в телескоп. «Даже не хочу смотреть!» – гордо ответил Шейнер. Склонность специалистов любой отрасли знания утверждать, что на сегодня в их области мир окончательно объяснён, – лишь расписка этих специалистов в своей бесплодности» (Губерман, 1969. С. 276).

– Потенциального учёного отличает исходное состояние организма под названием «любознательность». Оно есть у любого ребёнка, просто надо его развивать.Возьмите весной школьников на экскурсию, заведите их в лужу с лягушачьей икрой: те дети, которые не уйдут из лужи, вырастут биологами, а те дети, которые не заметят икру и будут шлепать по луже, думая над тем, как получается факториал, станут математиками. На самом деле всё очень просто: надо вовремя давать детям пищу для ума, а таланты сами выпирают из организма, – говорил в одном из интервью в октябре 2012 года Симон Эльевич Шноль, наш выдающийся современник, биофизик с мировым именем, профессор МГУ, историк советской и российской науки. – Я вижу, как меняется аудитория. Мне повезло: я застал подъём активного отношения к учёбе – в конце 1950-х – начале 1960-х годов, в хрущёвскую оттепель. Таких студентов я, к облегчению своему, больше не вижу, потому что они были очень тяжелы для лектора. Они знали всё, что я им сообщал, и задавали неудобные вопросы. Например, на лекциях они тянули руки и кричали: «А вы не читали такую-то работу в Nature?» А я – не читал. «А там ведь вот что написано!» После такого наглого типа любой лектор начинал заикаться, что было, честно признаюсь, замечательно.

Читать дальше