Дженни Мэнсон - Что это значит - быть собой?

Существовала жизнь и вне школы, которую человек должен был прожить, чтобы выжить. Многие люди сейчас не поймут моральные устои подобных школ в то время, когда наша страна еще была империей. Неявным или явным образом люди готовились для исполнения ролей в таком мире. Образовательная система была предназначена для того, чтобы изменить вас. Чтобы сломать вас и перековать, требовались хорошо известные методы – тяжелый труд, запугивание и издевательство, строгая дисциплина, телесные наказания и так далее. Издевательство пятиклассников над четвероклассниками (новичками) считалось обрядом посвящения как для первых, так и для вторых. В некотором роде это было дикостью. Необходимо было переустройство. Однако казалось, что школа не знала, как изменить эту модель, изначально являясь слишком ненадежной структурой, чтобы самостоятельно сделать выбор между монашескими идеалами и стандартными устоями школ такого рода. Курс в итоге был изменен в пользу стандартных устоев – выбор, на мой взгляд, был сделан неправильно. И я был удивлен, как монахи могли возглавлять учебное заведение, за которое они несли ответственность. Основополагающим принципом школы была установка «плыви или иди ко дну». Я барахтался по-собачьи. В общем-то, мне удалось выкарабкаться. Главную роль в этом сыграли занятия силовыми видами спорта, в одном из которых я добился успеха. Это стало моим спасательным кругом, без которого я мог бы утонуть. Для других ответом была моя личность, наряду с паспортом – это приводило меня в негодование. Внешне, впрочем, эта личность казалась сильнее личности будущего священника.

Парадокс этой закрытой школы-интерната, которая до определенной степени была пропитана монашескими идеалами и дисциплиной, заключался в том, что одиночество давало время развивать свой внутренний мир, но то, что вы не имели возможности проявить этот внутренний мир, лишало вас уверенности в том, что вы его на самом деле развивали. Не было никаких внешних оценок, никто не указывал вам, что внутренний мир имел ценность, не поощрял ваше стремление найти себя, не пытался узнать, что бы вы хотели делать или кем хотели стать. Но и дома никто вами не занимался. Жизнью вне школы было ежедневное выживание и необходимость приспосабливаться, а также обучение тому, как играть ту или иную роль в обществе. Однако между тем, что я чувствовал и как себя вел, существовало значительное отличие. Школа и семья, мой внутренний и внешний мир, казались бесконечно разными и совершенно не связанными друг с другом.

Я вспоминаю состояние величайшего несчастья, которое я пережил в школе, когда в одиночестве гонял мяч по полю для регби и думал о том, что нет никого, кому я мог бы направить подачу. Глубокое одиночество является чувством, от которого я так окончательно и не избавился. То время на поле для регби я по-прежнему иногда вспоминал. Одним из способов, с помощью которых я переносил это, было ощущение того, что я всегда должен быть готов потерять все, что имею; и в любых ситуациях я должен полагаться только на себя. Мне было очень тяжело видеть, как у одного из моих детей повторяется то же самое ощущение изолированности и усиливается самодостаточность.

Теперь я понимаю, что опыт в этих сферах содержал в себе основы выживания, но качество этого выживания остается сомнительным. Смысл, присущий способности выживать, вынесенный из ежедневной необходимости приспосабливаться, был самым что ни на есть простым и примитивным. Он ничего не привнес в мое эмоциональное, социальное и интеллектуальное развитие. Я осознаю, что по-прежнему храню наследие того времени, и выглядит оно очень непривлекательно.

После трех лет учебы в закрытой школе-интернате Африка сменилась Англией, когда государство, в котором работали мои родители, добилось независимости. Теперь я проводил каникулы с ними и с сестрами три раза в год, а не один. Географическая близость не сделала нас ближе эмоционально. Они были сосредоточены на том, чтобы обосноваться в новой стране – это предусматривало совершенно новую карьеру – и не имели понятия о необходимости сблизиться с детьми, которых они не часто видели последние несколько лет.

Между нами появились различия во взглядах и понимании, основанные на разных социальных и культурных факторах: их познания сформировались еще в Ирландии их молодости; мои находились под влиянием переживаний последних лет, которым, казалось, не было конца. В отличие от родителей я испытывал серьезные психологические трудности. Во мне не было ничего, что я не подвергал бы сомнению. На протяжении длительного периода я даже сомневался в своей способности читать и думать. Я не был уступчивым и послушным сыном, которого они хотели бы видеть. Мое вынужденное независимое поведение противоречило их пониманию того, как должен себя вести ребенок. Мне хотелось признания взамен нашим утраченным отношениям. Было очевидно, что разрыв между нами не восполнялся любовью. Отсутствие понимания с их стороны и моя неспособность разжечь в себе любовь укрепило во мне чувство изолированности.