Олеся Стрельникова - Страх тени. Грань, за которой вы найдете свою силу

Какое-то время я продолжала что-то кричать про ослов, дураков, идиотов и всех известных мне отвратительных персонажей, а потом, обессиленная, села под деревом, обхватила колени руками и тихонько завыла.

2 сентября 1992 года я впервые в жизни по-настоящему испугалась. И не эта сцена поселила во мне неведомое доселе чувство. После многочасовых поисков я нашла в больнице свою маму. Бледные губы что-то бессвязно шептали, и я понимала, что ей невыносимо больно. Врач на бегу что-то буркнул про раздробленный позвоночник, сломанные ребра и кости, сложную операцию – и умчался дальше. А я смотрела в обезумевшие от страха и физических страданий глаза мамы и не понимала, что мне нужно делать.

До этого дня ничто не могло меня напугать. Несмотря на юный возраст, я не боялась встретиться со смертью, страданиями, неизвестностью, голодом, предательством или потерями. Я несколько раз тонула, убегала с четырнадцати лет из дома, ночевала на кладбище и в подвалах, лежала в больнице в коме, выжила после насилия и избиений, была изгнана из отцовского дома. Бесстрашие было выбито виртуальными буквами на моем лбу. Казалось, что каждый день я играла с жизнью на выбывание, но меня ничто не брало.

Во всем этом безрассудстве только два человека на всей планете всегда ждали меня дома – мама и младшая сестра Лена. Я уже писала про их безграничную любовь и непостижимое принятие меня в своей книге «Сияние тени». И я уверена, что причина того, что на тот момент я все еще была жива, находилась исключительно в их безусловной вере в то, что все в итоге у нас будет хорошо.

И вот в жаркий узбекский день передо мной лежал беспомощный человек. В одно мгновение жизнь победила в нашем споре, и я решила остаться. Фактически, у меня не было выбора, я стала мамой для своей мамы и десятилетней сестры. И эта внезапно навалившаяся ответственность по-настоящему напугала меня. Было ужасно несправедливо, что кто-то смеялся, ходил, ездил, жил. А где-то лежала в невероятных страданиях родная душа, любовь к которой я вдруг ощутила с такой силой, что она сносила внутри меня остатки спеси и эгоизма.

Эти дни стали самыми трудными для нас всех. Два месяца мама провела в больнице, и все время я находилась рядом. Днем я была маминой сиделкой, а ночью спала на ее кровати, свернувшись калачиком около неподвижных ног. Рядом стоял стул, чтобы я не упала. Об этом хочется говорить. С каждым рассказом я словно освобождаюсь от кошмаров тех дней. От стонов умирающего на соседней кровати ребенка. От затухающего с каждым днем взгляда молодого мужчины, которому удалили опухоль головного мозга, но он стремительно мчался в мир предков. А его жена уже не находила в себе сил улыбаться и подбадривать его и была похожа на тень. Каждое слово вытаскивает из меня кусочек безысходности, проживаемой нами в те два месяца, и мне становится легче дышать. От той боли я до сих пор не освободилась.

Но внутри поселилось и другое чувство. За всей новой жизнью, заботами и адской усталостью стало прорастать семя вины. По ночам я пряталась в больничных коридорах и в темноте продолжала выть так же, как под тем деревом – беззвучно, протяжно и полностью отдавшись этому порыву. Это была единственная возможность выпустить из себя страх. Но вина не уходила. Она врезалась с каждым днем все глубже и глубже в мое восприятие мира, в мое присутствие и в понимание того, кто я.

«А как бы все было, если бы я была другой?!» – возникали тысячи подобных вопросов.

Мы выживали в те дни. Мама пыталась справиться с безумной болью. Я искала способы найти деньги. Многие помогали нам, даже те, на кого я совсем не рассчитывала. Надо было не сломаться, хотя мы периодически были на грани.

И иногда я ломалась. Я не выдерживала. Я уходила из дома зализывать раны, а через несколько дней возвращалась еще более озлобленная и уставшая.

Рядом с мамой были ее мужчина и десятилетняя Лена (боже, я до сих пор рыдаю, когда думаю, сколько выпало на долю этого ребенка). Соседи тоже помогали, но их сочувствие из-за груза, который свалился на плечи двадцатилетней девушки, очень быстро перешло в осуждение за все ее выходки.

Я же все глубже запутывалась в замысловатых лабиринтах души. Поиски способа, как освободиться от сжирающего изнутри чувства вины, больше уводили от истины и от родных. Все темные части моей личности объявили бунт проснувшейся любви и стремительно поглощали мою душу. Я видела только один выход из состояния страха и вины за случившееся – топить все в алкоголе.