Рауфа Кариева - Дневник любительницы парфюмерии. Часть 1

Я безнадежно и безответно была влюблена. Эти духи казались мне верхом совершенства. Я никогда их не нюхала, но я почувствовала их энергию на расстоянии. Мне казалось – они созданы для меня.

Купить духи мне было не на что, и я смирилась со своей несчастной любовью. И через некоторое время забыла о них.

Прошло 10 лет. Я была в командировке в Казани. Зашла в дорогой парфюмерный магазин. И вдруг… я увидела свою старую безответную любовь. Они – Лебедь. Белый. Моя мечта. Конечно, я напряглась, но духи купила.

Два месяца я тщетно пыталась полюбить эти духи. И так, и сяк наносила. Вроде запах хороший, но на мне его будто нет.

Еще через два месяца почувствовала, что духи меня раздражают, злят. Я нервничаю. Наверное, за истекшие 10 лет я изменилась биологически, и то чувство притяжения, ощущения единства с этим ароматом, что я испытывала в 1985 году, утратилось. Это была моя первая версия причины любовного разочарования. А вторая версия была традиционная – духи поддельные.

Духи я подарила сестре. Она не испытывала восторга от них, но терпеливо их расходовала – чего добру-то пропадать. Я целый год принюхивалась к аромату у сестры, ждала, вдруг что-то почувствую, и пожалею о расставании со своей старой любовью. Нет – не случилось.

Сегодня я решила повторить попытку. Через 22 года после казанской покупки, куплю еще раз этот прекрасный флакончик с лебедушкой. А вдруг биологический состав моего организма, сделав круг, опять вернулся в состояние 1985 года, и духи я вновь, уже счастливо, полюблю? Что ж, поживем-увидим.

В 1973 году мне было 14 лет.

В середине лета умер мой дед. Стояла серьезная жара, под 50 градусов. Организацией похорон занимался старший брат моей матери.

Тело дедушки находилось в самой дальней комнате. На трех деревянных табуретах стояли носилки, тоже деревянные, и на них, завернутый в белую ткань, лежал дед. Все тело было обложено глыбами льда. Они подтаивали, и вода капала на пол.

Старший брат моей матери меня всю жизнь недолюбливал. Никогда ничего мне напрямую он не говорил, но я ощущала его ненависть всей своей детской душой. Даже однажды спросила у мамы, почему он так меня не любит? Она ответила, что я тут ни при чем. Просто я очень похожа на своего папу, а брат мамы очень не любит его. Так объяснила мне мама. Я поняла.

И вот этот мой дядя проявил-таки свои чувства ко мне напрямую. Он с отвращением сунул мне в руки тряпку и ведро. И сказал, чтобы я шла к покойнику и вытирала лужи под его смертным одром. И дело не в поручении данной работы, а дело в его взгляде на меня в тот момент – взгляд был брезгливый. И не по отношению к работе или ситуации. Дядя брезгливо посмотрел именно на меня.

Я понимаю, всем было некогда, и кто-то должен был делать эту работу, и я ее делала. 14 лет – это уже не совсем ребенок. Но я помню ужас, который я переживала в те мгновения. Особенно, когда я оставалась в комнате одна – только с покойным дедом. И помню свое концентрированное горе, видя тело так близко, когда на четвереньках ползала вокруг него. И ведь эту работу я делала не 15 минут, а несколько часов – примерно с 6 утра и до 11.

Почему я этот эпизод помню всю жизнь? Потому что я помню свое эмоциональное состояние в возрасте с 12—14 лет. Это был тяжелый подростковый период, полный комплексов, непрерывных слез и душевных терзаний. Фактически я была в то время эмоционально нестабильна, и не была способна по психологическому состоянию к такому стрессу, как протирание полов под покойником. Как объяснение причин моего состояния, и как иллюстрация к нему, годится следующее воспоминание. За полгода до описываемого дня похорон, я была в санатории «Юность» в городе Ессентуки. Санаторий этот для больных детей, и там много медицинских осмотров и процедур. При приеме в санаторий проходят медосмотр. И вот я помню, что стою в трусиках —только в них – возле медсестры, она записывает показатели – только что она меня взвесила, измерила рост и т. п. И вдруг в кабинет входят человек 7 женщин средних лет в белых халатах – врачи и медсестры. И моя медсестра им говорит: «Я вас позвала специально посмотреть, какой страшный ребенок». И кивает на меня. А ведь мне 13 с половиной лет, а не месяцев! Я все понимаю. И такая толпа взрослых тетенек смотрит на меня, как на экспонат Кунсткамеры, они качают головами и причитают: «Какая страшила, ужас».

Я помню этот эпизод всю свою жизнь. И мне жаль этих упитанных сисястых теток, так как они так и не узнали, что через 4—5 лет эта «страшила», на которую они пришли посмотреть, стала такой красавицей, что вся их красота, когда они были невестами в 18 лет, вся, в совокупности, вместе взятая, не смогла бы перевесить мою.