Цви Найсберг - Диалог глухонемого со слепцом

39

Но их резво же подтолкнули к самому неожиданному пониманию данного факта безумно суровой силой воинственно демагогического убеждения…

Мир всего того нового бытия кое-кто попросту до чего смело и впрямь-таки тогда решил построить именно что на тех и впрямь уж в том самом суровом отчаянии начисто сломанных и непримиримо вот спешно раздробленных костях мира старого.

Причем борьба за новую жизнь более чем нелепо тогда предстала именно в виде факела, сжигающего все былое в крематории безвестности и забвения, безо всякой так связи с тем, было ли оно плохо или хорошо.

Главное было – освободить место для всего того, что никак не было запятнано тенью прошлых барских времен.

Да и вообще – это весьма странное устремление к свету сколь еще неизменно вкривь и вкось шло одной лишь строгой дорогой возврата во времена древнейшего средневековья.

Ну, а это, в конечном итоге, и обернулось более чем полновесным возвращением к общественным ценностям того самого исключительно зловещего иезуитского мракобесья.

Запутанность данного парадокса, собственно, и объясняется простой и общеизвестной народной поговоркой «За что боролись, на то и напоролись».

И это более чем обычная история всякой пальбы-борьбы, ведущейся насильственными методами внутри всякого совершенно же полностью единоутробного общественного организма.

40

И, разумеется, что данные слова были бы совсем никак нисколько необоснованными, если не сказать хуже оскорбительной ложью, кабы в подобном ключе кому-либо и впрямь довелось сколь недальновидно коснуться даже и самым краешком своего нечестивого и рабского сознания всех-то на всем этом белом свете тех или иных случаев какой-либо ярой борьбы.

А между тем есть и вполне предостаточно более чем достойных примеров самого неподдельного геройства и самопожертвования во имя светлого грядущего, что, непременно, когда-нибудь затем действительно еще наступит, скажем, так, без засилья бесчинствующих австрийцев на землях благословенной солнечной Италии.

Борьба за свою любимую родину, если она, прежде всего, направлена против интервентов и их предателей, прислужников, – это всегда самая что ни на есть святая борьба.

Нечто совершенно иное – это та сколь яростная битва во имя «доблестного осуществления» каких-либо чисто абстрактных идеалов лучшей жизни, которой явно полагалось именно что самой по себе ко всем нам спешно прийти после бескомпромиссно испепеляющего всякую несправедливость изощренно последовательного изничтожения буквально-то всего, что сковывало народ веригами безумно ужасающей праведные души несвободы.

И главное, тут, прежде всего то, что все это разом всецело уж подлежало на редкость до чего еще обезличенно ожесточенной суровой ликвидации, причем как раз ведь этак разве что вместе со всем неизменно всегдашне его сопровождающим холуйством и до чего уж никак неправо сытой «святой» праздностью.

41

Попросту крайне уж необходимо сколь еще полновесно разом отобразить всю ту, между тем, и другим до чего еще однозначно бескрылую, но зато никак этак вовсе не обезглавленную… наиболее главную разницу.

Всякий воюющий за свободу своей родины – герой (если, конечно, он воюет против солдат).

Ну а террорист, убивающий неугодных ему господ – прежде всего, кровожадный фанатик.

И это так еще и потому, что вместе с господами он, нисколько себя тем и близко совсем не стесняя, направо и налево убивает довольно немалое число людей из совершенно ведь простого народа.

То есть явно приносит он на алтарь того самого грядущего всеобщего и неминуемого счастья кое-кого из той необъятно широкой и простоволосой когорты неимущих людей, во имя которых он вроде бы со всею старательностью и устраивал то и впрямь леденящее душу смертоубийство, яростно при этом всячески уничтожая наиболее лютых классовых врагов.

А между тем сколь невообразимо же безразлично, словно мух убивая рядом с царскими вельможами всех тех простых граждан, революционеры никак не несли над собою знамя грядущего всеобщего благоденствия, а даже в своих бесноватых речах уж выше всяких небес то и дело превозносили одно, знамо дело, разве что лютое пламя анархии.

Причем чудовищно страшную стихийную силу все эти яростные поползновения приобрели как раз-таки потому, что кое-кому из тогдашней довольно упитанной и благовоспитанной интеллигенции и вправду было нисколько невтерпеж буквально-то поскорее бы радостно освободить слепые массы от всех тех еще застарелых прежних оков.