Ирина Млодик - Девочка на шаре. Когда страдание становится образом жизни

Благотворительность или милосердие я всегда считала серьезным делом. Помочь так, чтобы не навредить, а действительно помочь, – непростое мероприятие. Оно требует душевных и интеллектуальных вложений. Я относилась к этому серьезно, не раз размышляя об этом, собирая информацию, изучая вопрос. Пока же считала, что не глядя отданная монетка, возможно, приносит больше зла, чем пользы.

Утонув в этих размышлениях, я не заметила, как недалеко от Степкиного дома зашла в цветочный магазин и вышла оттуда с каким-то цветущим растением в горшке. Причем, когда я его покупала, у меня была какая-то идея, но выходя из магазина, я уже и забыла, какая именно, и разглядывала его, упакованного, с легким недоумением.

– Это мне? – Степка уставился на цветок с не меньшим изумлением.

– Если честно, еще не знаю. Если он тебе нравится, то тебе, – говорю, как всегда совершая привычный обмен своих заляпанных бот на фисташковые тапочки.

– А что мне с ним делать?

– Видимо, растить.

– А как?

– Для начала нужно прочитать, что за название, а потом посмотреть в Интернете, как надо за ним ухаживать… Во, вспомнила, почему я его купила! Так противно было на улице, а тут смотрю, в витрине цветет такая красота. Я подумала, что это все-таки радость, когда что-то такое красивое, будто не осень вовсе, а весна. И купила. У вас же нет цветов. Вот теперь будет. Если хочешь, конечно. Если тебе не лень за ним ухаживать.

– Смешная вы! – Степка смотрит на меня с удивлением и улыбкой, бандана на месте, из кухни запахи, видимо, лазанья где-то на подходе. – Ладно, прочитаю я, как за ним ухаживать. Пусть живет, и правда красивый. Смотрите, на бирке написано, что его зовут «декабрист», в скобочках «шлюмбергера», прикольно, правда?

– Ну вот, значит, у тебя в друзьях еще один бунтарь – декабрист.

– А почему «еще один», кто первый?

– Кто-кто… Ты, конечно.

– И против чего я бунтую, по-вашему?

– Да кто ж его знает, наверное, как все подростки, против всего. Или за какую-то идею, какую, пока не поняла еще…

– Вот же духовка какая у нас дурацкая, никак не приноровлюсь… Тут подгорает, там не греет, как надо. Готовы пробовать? – Вытаскивает противень из духовки, раскраснелся весь.

– Да, конечно… А я у мамы твоей сегодня была. Отвозила лекарства, у нее же бронхит.

Напрягся, но смотрит растерянно:

– Как бронхит? Я не знал. Я же вчера вечером с ней разговаривал, она ничего не сказала. Это опасно – бронхит?

– Да нет, не думаю, просто кашляет. Тетя Варя передала антибиотики, так что быстро поправится. Она, конечно, выглядит усталой, но там следят за ней, не беспокойся. – Я дожидаюсь, пока он отвернется, нет сил смотреть в его растерянные глаза. – Она рассказала мне все.

– Что все? – Его спина замирает.

– Про твоего отца, как он приехал, что тут было…

Молчание снова взорвало кухню напряжением. Как будто оборвалась струна. «Ну почему в его присутствии у меня все время ощущение, что я на минном поле? Неосторожный шаг… и случится необратимое. Это же невыносимо, так общаться! Постой. Вспомни Каменецкого. Просто быть, несмотря ни на что. Тебе только кажется, что если он взорвался или недоволен, то это повод убраться отсюда, еще и обидевшись. Именно от этого возникает ощущение необратимости: от твоей неготовности быть с его чувствами, от того, что ты связываешь его злость и твою фантазию, что он хочет тебя отвергнуть. На самом деле его вспышка пройдет, и он заговорит, расскажет. Тебе надо просто не паниковать и не сбегать от его эмоций. Если кто-то злится, это еще не значит, что с тобой не хотят быть. Ты же так кичилась, что ты взрослая. Взрослая – выдерживай. Ты же осталась прошлый раз, и он сам все рассказал. Просто останься».

Я не заметила, когда он начал плакать, но когда он повернулся, в лице уже было больше ярости и какой-то жуткой муки, чем слез:

– Ненавижу вас всех!

– Нас? Кого нас, Степ? – Я замираю от страха и сострадания. От его боли у меня что-то скручивается в животе.

– Всех, кто к нам лезет! От этого всегда только хуже! Вам ничего нельзя рассказать, вы все лезете! Все вам надо выяснить! Во все вмешаться!

– Степа, подожди, я же хочу помочь. Я даже знаю как. У меня есть несколько…

– Да что вы знаете? Вы знаете, как после той училки он ее избил? А бабушка? Она тоже все хотела как лучше! И что? Где она теперь? Кто это может знать, как лучше? Кто?

– Подожди. Ну да, все было как-то не очень…

– Не очень?! Да вы знаете, каково слышать треск ее костей, когда он ломает ей руку? А звук его пинка, врезающегося в ее тело? А этот жуткий гул, с которым ее голова бьется о батарею? И НИЧЕГО НЕ МОЧЬ! Вы знаете, что такое не мочь даже встать на ноги, чтобы остановить это. Только кричать, звонить. Ждать эту чертову «скорую», которая ни хрена не скорая… И бояться, что она умрет, потому что она всегда молчит, даже когда он ее бьет, только шепчет: «Степку не трогай». Она всегда молчит! Не стонет, не кричит. Говорит потом, что будет только хуже. Но так, когда молчит, еще страшнее! Потому что он бьет ее и кажется, что она – не человек, а какой-то мешок с картошкой. НО МОЯ МАМА – НЕ МЕШОК С КАРТОШКОЙ!!!