Павел Айдаров - Критический анализ системы Станиславского. Сборник статей

Основатель генетической теории памяти П. Блонский в своей работе «Память и мышление» (1935 г.) пытается объяснить отрицательные результаты экспериментальных опытов Кюльпе (и других исследователей) следующим образом: «Те эксперименты, которые предпринимали в связи с этой проблемой, обычно состояли в том, что испытуемые должны были воспроизвести то или другое чувство. Чаще всего им это не удавалось. Отсюда… можно сделать только тот вывод, что произвольное воспроизведение чувств почти невозможно, по крайней мере, для многих» (1, с. 59). Собственно говоря, это та точка зрения, которую проводит и сам Блонский, – он в своей теории хоть и становится на точку зрения существования аффективной памяти, но рассматривает лишь случаи непроизвольного воспроизведения чувств.

В середине XX века интерес к вопросу существования аффективной памяти внезапно угасает. В настоящее время это понятие даже проблематично найти в психологических энциклопедиях и словарях.

Для обозначения памяти чувств Станиславский изначально пользовался термином «аффективная память», взятым им из работы Рибо. Однако в ходе многолетней разработки своей «системы» он, мотивируя тем, что термин «аффективная память» был «отвергнут и не заменен новым» (13, с. 273), меняет его на термин «эмоциональная память». При этом совершенно непонятно, что значит, «термин отвергнут и не заменён новым», будто в науке существует какой-то надзорный орган, который может отменять или разрешать использование тех или иных терминов. Дискуссия о памяти чувств, порождённая работой Рибо, длилась в психологии вплоть до 30-х годов ⅩⅩ века, и в ней использовался именно термин «аффективная память».

Относительно применения в системе Станиславского памяти чувств господствует следующее представление: Рибо доказал существование аффективной памяти, а Станиславский применил это к актёрской практике. Поскольку книги Рибо читают только узкие специалисты, а работы Станиславского и понятия его «системы» настолько популярны, что даже вышли за актёрскую среду, то, когда речь заходит об эмоциональной памяти, в первую очередь вспоминают именно Станиславского. То, что он говорил об эмоциональной памяти, воспринимают безоговорочно, также безоговорочно верят, что он в этом вопросе опирался на научную психологию – на работы Рибо.

Но Рибо, как уже было сказано, отнюдь не говорит о том, что аффективная память свойственна всем людям, он указывает лишь на существование типа людей, ей обладающих. Станиславский же, в угоду своей системе, распространяет наличие аффективной памяти на всех, лишь замечая, что у одних она может быть сильнее, а у других слабее.

Однако Станиславский не просто расходится с выводами Рибо, он даже подменяет приводимые им примеры. Вот как он иллюстрирует понятие эмоциональной памяти примером, приведённым, как он говорит, в работе Рибо:

«Два путешественника были застигнуты на скале приливом в море. Они спаслись и после передавали свои впечатления. У одного на памяти каждое его действие: как, куда, почему он пошел, где спустился, как ступил, куда прыгнул. Другой не помнит почти ничего из этой области, а помнит лишь испытанные тогда чувствования: сначала восторга, потом настороженности, тревоги, надежды, сомнения и, наконец, – состояние паники» (13, с. 274).

Второе, согласно Станиславскому, и есть эмоциональная память. На самом деле данный пример выглядит у Рибо совсем по-другому:

«С., который чуть не был застигнут приливом на морском берегу, представляет себе наступающие волны, вспоминает, как он стремительно бежал к скале, где оказался в безопасности, но эмоция, как таковая, в нём не воскресает» (9, с. 165).

Ни о каком втором путешественнике, который «помнит лишь испытанные тогда чувствования» у Рибо речи не идёт. Данный пример, стоит заметить, Рибо приводит как иллюстрацию памяти интеллектуальной , т. е. памяти, в которой сохраняются лишь «условия, обстоятельства и аксессуары эмоций» (там же).

В примере, приведённом Станиславским, путешественники противопоставляются друг другу по следующему принципу: первый помнит только свои действия, второй – только свои чувствования. Однако ни то, ни другое не иллюстрирует то, как определял аффективную память Рибо. При действии интеллектуальной памяти человек помнит прежде всего обстоятельства произошедшего, а затем – действия и чувства, которые этим были вызваны; об этих чувствах он может рассказать , однако воскресить, т. е. воспроизвести их заново он не может. При действии же аффективной памяти в человеке вспыхивают именно чувства, которые он испытывал в момент происшествия, однако средством вызова этих чувств служит стадия интеллектуальная, т. е. воспоминание обстоятельств происшедшего .