Коллектив авторов - Взаимоотношения исследовательской и практической психологии

На описанную ситуацию, демонстрирующую неадекватность ожиданий в отношении фундаментальной науки, накладывается их особый характер в нашей стране. «У нас вечно путают чистую науку с прикладной» (цит. по: Пружинин, 2008, с. 113), – писал П. Л. Капица в те годы, когда в нашей стране науку еще чтили и уважали. В частности, академических психологов часто обвиняют в том, что, имея ученые степени и звания, они не способны решать практические проблемы. Это примерно то же, что требовать от биолога умения удалять аппендицит или от физика – чинить телевизоры и холодильники. Подобные неадекватные ожидания предъявляются и к представителям других социогуманитарных наук, в связи с чем социолог М. Задорин подчеркивает: «Строго говоря, настоящий служитель науки никому, кроме Бога и Истины, ничего не должен. Чего, конечно, нельзя сказать о социологеприкладнике» (Задорин, 2007, с. 69).

Еще одно обстоятельство, связанное с подобным кругом проблем и тоже опровергающее распространенный в психологическом сообществе стереотип, состоит в том, что практика вовсе не обязательно является критерием истины, а практическая эффективность представлений, генерируемых практическими психологами, не служит подтверждением их адекватности. М. Малки отмечает: «При рассмотрении тех практических применений, которые действительно вытекают из научных исследований, важно помнить о том, что большая часть (если не все) систем знания дала успешные практические применения – даже такие системы, как вавилонская мифологическая астрономия, общие принципы которой мы теперь считаем явно ложными» (Малки, 2010, с. 103). Здесь уместно провести аналогию с психоанализом. «Явно ложной» эту систему взглядов в психологии не считают, но нередко характеризуют как набор «психотерапевтических мифов» (Петренко, 2007), подчеркивают, что «Большинство современных психологов рассматривают психоанализ как не более чем набор метафор» (Аллахвердов, 2007, с. 191). При этом и сами психоаналитики признают, что «Супер-эго, Ид, Эго, архетипы, маскулинный протест, эго-состояния родителя, ребенка и взрослого – ни одна из этих реалий не существует; все они фикции, все представляют собой психологические конструкты, созданные для нашего семантического комфорта. Они оправдывают свое существование только достоинством объяснительной силы», «все они основываются на воображаемых „как будто“-структурах» (Ялом, 2010, с. 179) [12] Очень показательна и полная произвольность психоаналитических интерпретаций сновидений. Приведем лишь один пример: «Последующие несколько ночей Джинни провела, мучаясь ужасными кошмарами: 1) ее рот окрашивался кровью (появление которой связано со страхом вербальной агрессии, причиной этому послужили мироразрушающие фантазии); 2) во время прогулки по пляжу она была смыта огромной волной (страх утратить в группе свою индивидуальность); 3) ее схватили и удерживали несколько мужчин, в то время как терапевт делал операцию на ее мозге; его руками, однако, управляли державшие ее люди (несомненно, указывает на боязнь терапии и терапевта, подавляемого членами группы) (Ялом, 2010, с. 457). Подобные интерпретации для психологов, не разделяющих позиции психоанализа, действительно выглядят как кошмар. Они изрядно напоминают убежденность современных российских эзотериков, например, в том, что если человеку приснится В. В. Путин, это – к удачному браку. Почему – совершенно непонятно, но это и неважно, главное – чтобы приснился. . Не пытаясь выстроить аналогию между психоанализом и эзотерикой, все же отметим, что для последней характерно очень похожее отношение к истине: «Если астрологическое, шаманское или магическое объяснение усиливает ощущение власти и ведет к внутренним личностным изменениям, это объяснение имеет право на существование» (там же, с. 180).

Вместе с тем психологическая концепция, имеющая в практической психологии наиболее широкое применение, это, несомненно, психоанализ, а эффективность основанной на нем психологической практики рассматривается как свидетельство его адекватности в качестве теории. Рассматривая подобные случаи, М. Бунге приходит к симптоматичному выводу: «Теории, являются ли они научными или технологическими, сущностными или операционными, проверяются в лаборатории, а не на поле боя, в кабинете врача или на рынке» (Bunge, 1967, р. 336). Что одновременно звучит и как антитеза кондовому марксизму: практика не является критерием истины. Отсюда же можно вывести и ответ на броский тезис Ф. Е. Василюка о том, что «нет ничего теоретичнее хорошей практики», в свою очередь сформулированный как антитеза догмату советских времен: «Нет ничего практичнее хорошей теории». С этим можно согласиться, да и то с оговорками (думается, что хорошая теория все же «теоретичнее» хорошей практики), только в том случае, если онтологическая достоверность теорий не особенно важна.