Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

10

М.: Изд-во Моск. ун-та, 1986.

11

«Вся история психологии есть борьба за психологию в психологии» – заметил Выготский в одной из своих записных книжек ( Выготский , 1977, с. 95). «Психология гуманизируется», – писал он в работе 1929 года ( Выготский , 1986, с. 62).

12

Данная мысль Бахтина стоит в поразительной близости к основному тезису самого Выготского при обсуждении им сути психологического кризиса ( Выготский , 1962, с. 381). См. ниже.

13

В высоком, свойственном самосознанию самого Выготского, смысле. См. в письме Выготского к ученикам ( Левина, Морозова , 1964).

14

Вопрос, однако, как мы увидим, состоит здесь также и в том, нужно ли хотеть этого, имеет ли это для нас смысл, может ли это дать нам действительное понимание отстоящего от нас во времени текста.

15

Подобно тому, как, по мысли самого А. Эйнштейна, если специальная теория относительности рано или поздно неизбежно была бы создана и без него, то общая – была выражением всей уникальности его мыслительной и, шире – духовной организации и, не появись он на свет, возможно, также никогда бы не родилась.

16

Заметим, что именно такого рода требования к «чтению» и, соответственно, представление о сути «понимания» выставлялись самим Выготским в его ранней работе «Гамлет» (см.: Выготский , 1968, с. 341–364).

17

В данном месте мы используем некоторые мысли, высказанные в докладе на симпозиуме по психологии творческого мышления (1984) С.В. Табачниковой.

18

Строго говоря, такое описание вообще едва ли возможно. Нам в данном случае важно подчеркнуть, что оно «располагается» вне рамок действия.

19

Намечаемый подход к анализу и пониманию культурно-исторической теории Выготского не является, конечно, чем-то совершенно новым и неизвестным для методологии исторического исследования как таковой (см., к примеру: Коллингвуд , 1980). Однако «исторические» исследования в психологии и – что нас интересует ближайшим образом – анализ культурно-исторической концепции выполнялись до сих пор почти исключительно в рамках историографического подхода графического подхода, не поднимаясь по сути дела даже до уровня собственно теоретической истории традиционного типа. Деятельностно же ориентированный подход вовсе неизвестен историко-психологическим исследованиям.

20

Возвращаясь теперь к вопросу об истории психологии, следует заметить, что, строго говоря: история у истории психологии (подобно тому, как и история психологии) появляется только там и тогда, где и когда предпринимается попытка осуществления некоторого специального социо– и культуротехнического действия по отношению к сфере историко-психологических исследований и разработок, или, быть может – по отношению к самой психологии, несамостоятельной «частью» которой (органом ее развития) является история психологии.

21

В свете сказанного вопрос: есть ли история у современной психологии – не только не предполагает само собой разумеющегося положительного ответа, но, напротив, с необходимостью влечет ответ резко отрицательный. Прежде всего потому, что сегодня нет и, по-видимому, в ближайшее время не может появиться необходимая глобальная программа построения новой психологии и, соответственно, задача проектирования и реализации соответствующего социо– и культуротехнического действия в сфере психологии. Отсюда: история современной психологии как методологическая проблема.

22

В случае Выготского, как мы увидим, в случае его анализа кризиса в психологии «вектор» перестройки психологии был задан, по крайней мере, в форме совокупности «требований» к «новой психологии», то есть в форме «задачи» – в смысле Н. Гартмана – ее построения.

23

То же самое можно сказать и о других областях современной психотехнической практики, в частности – психотерапии. Так, положим, до тех пор, пока человек не побывал в роджерианской группе и не получил непосредственного опыта участия в ней, никакое, самое лучшее описание этого опыта – пусть бы выполненное даже самим К. Роджерсом, – как выясняется, не дает и не может дать адекватного представления о роджерианской терапии.

24

Увидел наутро некий шах на крыше своего дворца неизвестно как попавшего туда пастуха-бедуина. Кликнул стражников. Наглеца привели пред царские очи. И спросил царь: «Что делаешь ты на крыше дворца моего?» – «Ищу потерявшегося верблюда!» – отвечал бедуин. «Не бессмысленно ли искать на крыше дворца верблюда, потерянного в пустыне?» – «Не менее бессмысленно, – отвечал пастух, – чем искать бога, сидя на престоле!» (Д. Руми).