Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

Позиция же Дильтея в этом месте – пусть только в этом месте, поскольку в той мере, что он хочет оставаться «ученым» и ориентирован на установление «универсальных законов», он вынужден тут же сесть между двумя стульями и, по сути, едва нащупав «ариаднову нить» феноменологического метода, тут же должен выпустить ее из рук, – позиция Дильтея состоит в признании для психологии (в противовес всем собственно естественным наукам) возможности непосредственной данности ее «объекта» – «внутренней связи душевной жизни» – и в указании на эту возможность как на своего рода «ариаднову нить» психологического метода, исследования, анализа.

Речь идет тут не о «непосредственном опыте сознания» в смысле Вундта, в качестве которого никогда не выступают сами целостности реальной душевной жизни человека, но всегда только – их редуцированные «проекции», чрезвычайно искусственные лабораторные «препараты». Дильтей же настаивает именно на том, что внутренняя связь душевной жизни может быть непосредственно дана в ее целостности и что именно она, эта данность, и должна быть «началом», в которое – вновь и вновь, на каждом своем шаге – должно возвращаться движение психологического «анализа», «ход» психологического (а по сути уже – собственно феноменологического) метода, – уникальный случай, когда самый этот «ход» постижения (раскрытия) душевной жизни в самом себе имеет – или даже: он сам и есть – свой собственный «мет-ход». В этом и видит Дильтей основополагающее различие между «науками о духе», которые (как на свою «методологию») опираются на так понимаемую «понимающую психологию», – и естественными науками, которые имеют неустранимо «гипотетический» характер и целостность своего объекта изучения (всегда идеального объекта) могут только реконструировать в замещающих его моделях. В этом смысле можно говорить о радикальном методологическом (а в замысле своем – «феноменологическом») поистине коперниканском повороте Дильтея – повороте, однако, самим Дильтеем до конца не понятом, а потому – и не удержанном.

Роджерс как индирективный психотерапевт и феноменолог стоит и падает вместе с этой возможностью непосредственной данности внутренней (но – в отличие, положим, от Фрейда – не «причинной») связности душевной жизни. И для Роджерса решающе важным должно быть то, что различие между успешной работой и работой неудачной может быть непосредственной данностью его, терапевта, опыта. Не по прослеживаемым результатам и не по внешним критериям, но непосредственно – «здесь-и-теперь» – данным. Но подчас и он, как и Дильтей, сидит между двумя стульями, поскольку и он до конца не понимает несовместимость естественнонаучных установок с его методом терапевтической работы и с той реальностью, которая при этом открывается.

«Речь клиента – изначально медитативна!»

Установку Роджерса по отношению к речи клиента можно сформулировать в виде парадоксальной максимы: «речь клиента – изначально медитативна!». Терапевт должен слушать – и пытаться слышать – речь клиента как «изначально медитативную», то есть – как открывающую для него возможность продвижения к своему внутреннему существу, возможность трансформации и личностного роста. Неужели всякое слово, которое терапевт слышит от своего клиента, действительно является таковым? Конечно же, для самого клиента оно не является таковым вне слушания – «активного слушания» – терапевта, вне его «ответа». Но если терапевт пытается отвечать на речь своего клиента в духе «активного слушания» по Роджерсу, то своим ответом – внутри и через него – он должен так «вы-слушать» то, что говорит клиент, чтобы эта речь действительно зазвучала как речь медитативная.

Когда мы говорим: «речь клиента изначально медитативна», мы говорим не о том клиенте, который уже сказал свои слова, и даже не о том опыте слышания его терапевтом, который относится к этим – «всегда уже сказанным» – словам клиента, – мы говорим о том особом способе и, соответственно, опыте слушания терапевтом клиента, внутри которого для клиента впервые и открывается возможность «заговорить» словами, которые будут медитативными. То есть речь идет не о том опыте говорения, который остается «позади» опыта «активного слушания», а как раз – о том опыте, дорогу которому терапевт этим своим активным слушанием и открывает, который только внутри него и через него и может установиться.

В терминах по-хайдеггеровски понятого «про-из-ведения» следовало бы говорить, что терапевт своим слушанием – тем, что он говорит в ответ на слова (а лучше было бы говорить: в ответ на целостное присутствие) клиента, – «про-из-водит», то есть «выводит на свет», «при-водит к присутствию» – здесь-и-теперь – медитативную речь клиента.