Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

«Усвоено» – если полагать, что соответствующие образцы и прототипы его по крупному счету уже найдены современной мыслью – положим, в философии, в работах, скажем, Хайдеггера, Мамардашвили или того же Фуко. Возможно, однако, что это новое, должное прийти в психологию понимание исторического – через чтение и продумывание работ этих мыслителей, продумывание ввиду ситуации, сложившейся в современной психологии и в различных психопрактиках, – вообще впервые только еще и должно быть установлено.

Я сказал чуть раньше: «так называемую» культурно-историческую психологию, и это, должно быть, не могло не удивить. Действительно: разве эта – по крайней мере эта – психология не реализует действительно исторический взгляд на человека, и разве в ее случае – уж в ее-то случае – мы не можем говорить это слово «исторический» всерьез, без оговорок, не беря его в кавычки? Если уж не в ее случае, то в каком же тогда другом?

Парадокс, однако, – и для психологов, выпестованных в традициях этой школы, парадокс, должно быть, особенно невероятный, – состоит в том, что и в этой (повторю: так называемой «культурно-исторической») психологии нет сколько-нибудь разработанных представлений об «истории» и «историческом» – таких представлений, которые можно было бы в качестве таковых всерьез принимать сегодня.

И не только – «разработанных», но – никаких!

В одних случаях понятие «истории», по существу, не отличается от понятия «развития» (если только тут вообще есть понятие «развития»), в других же – как, скажем, в известном сочетании «история развития…» – слово «история» вообще означает не больше, чем просто «картина».

Больше того, можно было бы показать, что в «культурно-исторической» психологии не только нет идеи и разработанных представлений «истории», тем паче – образцов исторического анализа, но что современному пониманию «истории» и действительно «историческим» формам мысли в ней просто нет и не может быть места! Что они «выталкиваются» ею, как водой – масло.

Можно было бы показать, скажем, что самая идея «развития» высших психических функций, как она сформулирована в культурно-исторической теории, с идеей «истории» – в современном ее понимании – просто несовместима.

Иначе говоря, то понимание «истории» и «исторического», которые можно реконструировать в рамках «культурно-исторической» психологии (положим, отправляясь от реализуемого тут понимания «развития»), не выдерживает никакой критики с точки зрения современной исторической мысли, с точки зрения современного понимания истории; и наоборот: для «истории» и «исторического» – в строгом и современном смысле слова – в рамках культурно-исторической психологии нет и не может быть места!

Когда такого рода речи я позволил себе в свое время произнести перед почтенным психологическим сообществом – в рамках первого своего выступления на Международном конгрессе, посвященном столетию со дня рождения Выготского, – я почувствовал в публике явное замешательство. Оно вроде бы и понятно: услышать такое – вообще, да еще – на «солидной» международной конференции, посвященной юбилею создателя культурно-исторической теории, услышать, наконец, такое от меня – «отъявленного апологета» Выготского, – было от чего поднять уши, а подняв – им не поверить!

Но!

Но, во-первых, не в той ли «вызывающе апологетичной» книжке о Выготском, вышедшей десять лет назад, не только прямо уже было сказано обо всем этом, не только была предпринята попытка указать на причины этого и на последствия, проистекающие из этого для современной психологии, но и были намечены пути для движения психологии в сторону действительно исторической мысли?

И разве, во-вторых, серьезная конференция, посвященная творчеству, делу жизни одного из самых выдающихся мыслителей в истории психологии, – разве она должна быть благообразными поминками по мертвецу, а не попыткой так читать и понимать Выготского, так размышлять о сделанном им, чтобы этим чтением, этой своей мыслью о нем открывать для Выготского возможность сегодня – и всерьез – стать нашим собеседником в обсуждении нашей нынешней ситуации, в формулировке и продумывании наших сегодняшних – и самых критических – проблем?

И, наконец, главное: если все действительно так и есть и если только психология не на словах, но на деле хочет быть исторической дисциплиной – в серьезном и современном смысле этого слова, – разве первое для нее дело не состоит в том, чтобы со всей прямотой и ясностью отдать себе во всем этом отчет, принять и понять это и – исходя из этого понимания – попытаться продумать свою нынешнюю ситуацию и пути своего развития?!