Вадим Руднев - Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы

Здесь настораживает совсем недоброе отношения писателя к «нормальным детям», то есть не к одиноким сиротам, как Дванов. Вообще, судя по всему, в самом Платонове было много ненависти. Конечно, жизнь у него была нелегкая, его в 1921 году выгнали из партии и долгое время практически не печатали. Но ненависть его была скорее метафизического свойства:

Пролетариат, сын отчаяния, полон гнева и огня мщения. И этот гнев выше всякой небесной любви, ибо он только родит царство Христа на земле.

Наши пулеметы на фронтах выше евангельских слов (из статьи Платонова «Христос и мы» (цит. по книге [Яблоков, 2001: 209]).

М. Михеев пишет, что «так же, как и потомкам, и его современникам многое в писаниях Платонова было непонятным». «Читать Платонова временами крайне сложно, а иногда просто невыносимо тягостно» [Михеев, 2003: 17, 19]. Ср. там же:

У Платонова хороший человек (тот, кто наделен великим сердцем ) – размышляет и изъясняется всегда с трудом, соображает медленно, плохо, как-то невнятно, обязательно с запинками и оговорками, мысль у него идет неправильно, коряво, «туго» [Михеев: 37].

Все это можно интерпретировать как особенности шизофренической (шизотипичекой речи). Вот примеры невнятной, нелепой речи и странной логики в «Чевенгуре»:

Еще в юности он своим силами додумался – отчего летит камень: потому что он от радости движения делается легче воздуха [Платонов, 1991: 218].

Чепурный пощупал лопух – он тоже хочет коммунизма: ведь бурьян есть дружба живущих растений (с. 246).

В полдень из ближнего дома вышел Чепурный и сменил собаку у пулемета, пока не пришел Кирей с курицей (с. 272).

Возвратился Чепурный совсем веселым и счастливым (незадолго до этого он расстреливал «буржуев». – В. Р. ) .

– Знаешь, Копенкин, когда я в воде – мне кажется, что я до точности правду знаю…. А как доберусь до ревкома, все мне чего-то чудится да представляется…

– А ты занимайся на берегу.

– Тогда губернские тезисы дождь намочит, дурной ты человек!

Копенкин не знал, что такое тезис, – помнил откуда-то то слово, но вполне бесчувственно.

– Раз дождь идет, а потом солнце светит, то тезисы ты не жалей, – успокоительно сказал Копенкин. – Все равно ведь хлеб вырастет.

Чепурный усиленно посчитал в уме и помог уму пальцами.

– Значит, ты три тезиса объявляешь?

– Ни одного не надо, – отвергнул Копенкин. – На бумаге надо одни песни на память писать.

– Как же так? Солнце тебе – раз тезис! Вода – два, а почва три.

– А ветер ты забыл?

– С ветром – четыре (с. 222).

Такие абсурдные диалоги – не редкость в «Чевенгуре».

Чепурный затих и стал бояться (страх, испуг, боязнь – один из основных аффектов героев «Чевенгура». – В. Р. ) – взойдет ли солнце утром и наступит ли утро когда-нибудь, – ведь уже нет старого мира! [Платонов: 254].

Эта фраза неожиданно перекликается с одним из афоризмов «Логико-философского трактата» Людвига Витгештейна:

6.36311 То, что завтра взойдет солнце, некая гипотеза; и это значит: мы не знаем, взойдет оно или нет [Витгенштейн, 2005].

На материале «Чевенгура» уместно также поставить вопрос об «эндокринности», или, проще говоря, гомосексуальности, героев «Чевенгура» и самого Платонова. Герои «Чевенгура» все время обнимаются и целуются, ценят прежде всего «крепкую мужскую дружбу».

Копенкин настиг Дванова сзади; он загляделся на Сашу с жадностью своей дружбы к нему и забыл слезть с коня [Платонов, 1991: 315].

Традиционными являются психоаналитические представления, начиная с работы Фрейда о Шребере 1913 года [Freud, 1981] о связи паранойи (бреда преследования) с гомосексуализмом – поэтому преследователь нападает, «овладевает» преследуемым сзади (см. также работы о паранойе одного из самых близких учеников Фрейда Шандора Ференци [Ференци, 2000]).

…он (Копенкин. – В. Р. ) хотел привлечь Дв анова к красоте Розы Люксембург и сделать для него счастье, раз совестно сразу обнять и полюбить Дванова [Платонов: 339].

Вечером Дванов и Копенкин поцеловались среди дороги, и обоим стало бессмысленно стыдно [Платонов: 169–170].

Пожилой большевик Жеев, потолстевший благодаря гражданской войне, подошел к фаэтону и поцеловал Прокофия в его засохшие губы [Платонов: 261].

Чепурный обнял Прокофия кругом груди и произнес ему одному:

– Проша, нам женщины теперь не срочно нужны, лишь бы ты явился. Хочешь, я тебе завтра любое сделаю и подарю [Платонов: 376].

– Ну прощай, – нагнулся к нему Александр. – Давай поцелуемся, чтоб легче было.