Вадим Руднев - Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы

Это раздел в виду его величины, обусловленной необычайной сложностью творчества Платонова во всех смыслах, включая патографический и психопатологический, придется разделить на два подраздела.

Характер писателя Андрея Платонова остается загадочным (см. [Бур но, 2003: 53]). В письме автору этих строк от 2411.2006 М. Е. Бурно, заканчивая свои размышления о характере Платонова, в заключении признается: «Словом, не знаю я, какой это характер. Знаю, что мучающийся целостно по-своему. Разновидность аутиста? Мозаик неизвестный?» Перед этим в том же письме М. Е. Бурно пишет о целостности души и доброте Платонова: «Цельная, целостная душа в каждом из них (имеется в виду Платонов и Брейгель; однако западный исследователь творчества Платонова Л. Хеллер сравнивает его стиль со стилем полифонистов Филонова и Хлебникова (см. [Яблоков, 2001: 184-185] – В. Р.), целостное душевное глубинное тепло к людям, земная живая совестливость, художественная убежденность в том, что главнейшее в жизни и творчестве – нравственное переживание, хотя, может быть, и неуклюжее, даже примитивное, точнее псевдопримитивное. Полифонист (то есть, в терминологии М. Е. Бурно и его школы – шизофреник. – В. Р.) здесь не так однозначен и вследствие этого по-своему сложнее и, может быть, глубже».

В нашем исследовании мы не ставим вопрос о характере самого Платонова, нас интересуют шизофренические и шизотипические тексты. Здесь мы попытаемся показать, что роман «Чевенгур» представляет собой шизофренический или, по меньшей мере, шизотипический дискурс. В главе «Шизотипический дискурс» книги [Руднев, 2004], мы определили его как сотканный из цитат и реминисценций (здесь первопроходцем был, конечно, Джеймс Джойс – почти каждое слово в «Улиссе» – цитата или реминисценция (см. комментарий к русскому изданию «Улисса» [Хоружий, 1993]), осколков, подобно тому, как, согласно концепции М. Е. Бурно, из осколков разных характеров, или «радикалов», состоит мозаический (полифонический, шизотипический или шизофренический) характер [Бурно, 2006]) (см. также нашу статью «Полифонический характер» в «Энциклопедическом словаре культуры XX века» [Руднев, 2007с]. Западный исследователь творчества Платонова Михаил Геллер считает, что «в большинстве произведений Платонова <���…> появляются старинные книги, апокрифические сочинения, позволяющие писателю высказывать сокровенные мысли» [Геллер, 1982: 199]. В «Чевенгуре» такая «старинная книга» – конечно, «Евангелие», цитаты из которого встречаются во второй части «Чевенгура» на каждом шагу (см. [Яблоков, 2001]).

Исследователи «Чевенгура» (в первую очередь см. замечательную книгу, комментарий к «Чевенгуру» Евгения Яблокова [Яблоков, 2001]) видят в романе переклички, цитаты и реминисценции с огромным числом русских и западных текстов писателей и мыслителей. Это «Герой нашего времени» Лермонтова – главный герой «Чевенгура» Александр Дванов со своей постоянной рефлексией напоминающий Печорина (кстати, сама фамилия «Дванов» этимологизируется платоноведами как Раздвоенный, Двоякий (ср. название книги Роналда Лэйнга о шизофрении – «Расколотое Я»); в душе Дванова живет второе Я, «маленький зритель», «мертвый брат» или «евнух души», который безучастно наблюдает за тем, что делает первое Я. Евгений Яблоков заметил почти полное сходство фразы из «Чевенгура», сказанной про Дванова: «Но в человеке еще живет маленький зритель…», – с фразой Печорина: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его» [Яблоков, 2001: 59].

Другой исследователь творчества Платонова, Марина Дмитровская, считает, что «этот постоянный и неизменный наблюдатель есть не что иное, как сверхличное и сверхиндивидуальное Я, то, что в древнеиндийской философии называется Атман. Его свойство как раз и заключается в том, чтобы быть наблюдателем» [Дмитровская, 1995: 42].

Ср. наличие подобных двух диссоциированных субличностей у великого психиатра и философа-психотика Карла Густава Юнга (о Юнге как психотике см. [Бурно, 1999; Шувалов, 2004]). Мы имеем ценное свидетельство Юнга, всю жизнь с раннего детства наблюдавшего у себя два соответствующих субличностных начала:

В глубине души я всегда знал, что во мне два человека. Один был сыном моих родителей, он ходил в школу и был глупее, ленивее, неряшливее многих. Другой, напротив, был взрослый – даже старый – скептический, недоверчивый, он удалился от людей [Юнг, 1994: 54].