Зигмунд Фрейд - Болезнь культуры (сборник)

Одну часть своего характера меланхолия заимствует у скорби, другую берет из процесса регрессии нарциссического выбора объекта к собственно нарциссизму. Подобно скорби, меланхолия – это реакция на реальную потерю объекта любви, но в отличие от скорби она приобретает черты, а затем характер патологии. Утрата объекта любви – отличный повод для обнаружения и демонстрации амбивалентности любовного отношения. Там, где имеется предрасположенность к неврозу навязчивых состояний, амбивалентный конфликт придает скорби патологический характер, заставляя ее проявляться в форме самообвинений, когда вина за потерю объекта любви возлагается на себя. В такой подавленности и стойкой депрессии, наблюдаемой после смерти любимого человека, мы видим, на что способен амбивалентный конфликт, когда он не сопровождается регрессивным участием либидо. Поводы к меланхолии не исчерпываются только случаями смерти и присущи всем ситуациям с заболеваниями, разлуками и разочарованиями, когда к отношениям примешивается противопоставление любви и ненависти или усугубляется уже имеющая место амбивалентность. Анализируя меланхолию, нельзя пренебрегать этим амбивалентным конфликтом, отчасти вызванным действительностью, отчасти обусловленным наследственной конституцией. Если любовь к объекту, – от которой невозможно отказаться после отказа от самого объекта, – прячется больным в нарциссическом отождествлении, то на этот эрзац объекта он обрушивает свою ненависть, ругая его, подвергая унижению и заставляя страдать, находя в этом страдании свое садистское удовлетворение. Несомненно сладострастное самоистязание при меланхолии, как и при неврозе навязчивых состояний, – представляет собой удовлетворение садистских наклонностей и ненависти [147], которые в принципе относятся к исходному реальному объекту, но обращаются на собственную личность. Таким образом больной старается обходным маневром, с помощью самоистязания отомстить реальному объекту, измучить уже не столько любимого человека, сколько свою любовь, и спрятаться при этом в болезнь, чтобы не выказать явно своей враждебности. Человек, бывший объектом и вызывающий расстройства чувств у больного, находится обычно в его ближайшем окружении. Таким образом, любовную концентрацию чувств меланхолика на его объекте постигает двоякая участь: с одной стороны, она регрессирует к отождествлению, с другой стороны, в результате амбивалентного конфликта перемещается на следующую ближайшую ступень, вырождаясь в садизм.

Именно этот садизм помогает нам разрешить загадку наклонности меланхоликов к самоубийству, которая делает меланхолию столь интересной и столь опасной. Мы полагаем первичным, исходным состоянием, из которого проистекают все влечения, всепобеждающую любовь к собственному эго, которая при угрозе нашей жизни обнаруживает нарциссическое либидо такого масштаба, что мы просто не в состоянии понять, как может эго согласиться на саморазрушение. Мы давно знаем, что ни один невротик никогда не испытывает желания покончить с собой – во всяком случае, не обращает против себя побуждения убить кого-то другого. Поэтому нам остается совершенно непонятным, игра каких сил способна доводить его до самоубийства. Психоанализ меланхолии учит нас, что эго способно убить само себя в том случае, когда начинает обладать собой как объектом, когда оно может направить на себя враждебность, изначально адресованную объектам окружающего мира. (См. «Влечения и судьба влечений».) В результате отступления от нарциссического выбора объекта этот последний начинает выступать по мере удаления более рельефно, чем собственное эго. В двух противоположных с виду ситуациях – при крайней влюбленности и при стремлении к самоубийству – эго, хотя и абсолютно разными путями, покоряется объекту.

Напрашивается вывод о том, что наиболее заметные проявления меланхолического характера, возникают из страха оскудения и опустошения, присущего вырванной из контекста и регрессивно преобразованной анальной эротике.

Меланхолия ставит перед нами еще один вопрос, ответ на который нам не совсем ясен. То, что меланхолия может протекать довольно долгое время без серьезных видимых изменений, сближает ее со скорбью. Скорби требуется некоторое время для того, чтобы вернуться к реальности, после чего труд эго направляется на перенос либидо с утраченного объекта. Можно думать, что и при меланхолии эго занято приблизительно тем же. Здесь тоже отсутствует рациональное понимание хода событий. Характерная для меланхолии бессонница свидетельствует о ригидности состояния, о невозможности объединить, увязать друг с другом и удержать в сознании объекты обладания. Патологический процесс при меланхолии ведет себя как открытая рана, притягивая отовсюду энергию для концентрации на объекте (то, что мы при неврозах переноса называем «ответной концентрацией»), и доводит эго до совершенного опустошения, лишая его сна. Соматический и психогенно необъяснимый фактор меланхолии проявляется в заметном облегчении самочувствия в вечернее время. К этим рассуждениям примыкает вопрос о том, достаточно ли утраты направленности на объект эго (чисто нарциссическое расстройство) для возникновения клинической картины меланхолии и достаточно ли непосредственного обеднения и отравления либидо для такого заболевания.