Ольга Власова - Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией

вне зависимости от его личных политических предпочтений направленность творчества Лэйнга и его специфика были отражением контркультурного мировоззрения. Старинный друг Рама Дасса и Тимоти Лири, он никогда не изменял их общим идеалам [537].

Если посмотреть на биографию Лэйнга и на хронологию его творчества, мы без труда сможем разглядеть эту синхронность эпохе. Его первая, еще экзистенциальная работа «Разделенное Я», написанная в конце 1950-х, выходит в 1960 г. и обозначает ту изначальную точку, в которой стартует его творчество. Исследования семьи и межличностной коммуникации, проделанные в соавторстве с Эстерсоном, Филлипсоном и Ли, представляются переходным этапом к новым идеям, и ключевым здесь оказывается одновременное им исследование творчества Ж.-П. Сартра и работа «Разум и насилие». Однако это всего лишь 1964 г.

Середина шестидесятых знаменуется для Лэйнга стартом Кингсли Холла и серией статей и выступлений, впоследствии объединенных в «Политику переживания» – его центральную работу. 1965–1967 гг. – самые продуктивные для Лэйнга годы. На волне этой продуктивности, уже на ее спаде, выходит «Политика семьи», которая, по сути, также представляет собой сборник выступлений, статей и радиопередач.

В конце шестидесятых прекращает свое существование Кингсли Холл – слишком символический для Лэйнга закат: конец утопической эпохи и конец утопического проекта. Дальше все будет только на спаде. Лэйнг словно утрачивает то, чем обладал ранее. Он уже не так уверен в себе, он не знает, что будет дальше. Однако известность и признание, как это всегда и бывает, приходят к нему чуть позже времени пика его творчества. В начале-середине 1970-х гг. он становится самым популярным психиатром мира. Он «концертирует»: лекции и семинары, консультации и сеансы психотерапии, конференции и интервью.

В этом смысле путешествие на Восток – это одновременно и дань тогдашней моде, и поиск новых ориентиров. Не случайно большинство приятелей Лэйнга отмечали и отмечают, что именно после этого путешествия он изменился коренным образом: он стал не человеком, а лейблом, он стал демонстрировать противоречивое поведение и окончательно перестал обращать внимание на условности.

Произошло так еще и оттого, что с Востока вернулся он во многом в другую эпоху. Эпоха конца семидесятых – это эпоха острой реакции, которая относилась к революционерам прошлого с нескрываемой неприязнью. Именно тогда на Лэйнга набросились СМИ, именно тогда в профессиональном сообществе о нем стали распространять самые нелицеприятные слухи и именно тогда его лишили медицинской лицензии. В этом отношении любят говорить о трагедии Лэйнга как трагедии человека, но во многом его трагедия – резкая смена его курса – это трагедия эпохи, точнее, смены эпох. Восьмидесятые словно наслаждались его ниспровержением: он был чужаком.

Нельзя сказать, что Лэйнг изменился в восьмидесятые коренным образом: что он стал пить в разы больше, чем в шестидесятые, что он стал вести себя в разы более провокационно. Может, чуть более. Просто в новую эпоху так было уже не принято. В шестидесятые, на пике его карьеры, общественность не смущали его опыты по расширению сознания, его коммуны, его совместные ЛСД-трапезы с пациентами. Все это было революционно, но сама революционность была в порядке вещей. Вокруг все говорили об освобождении, ЛСД был официально разрешен к употреблению во врачебной практике, а негативные эффекты многих наркотических веществ были еще неизвестны. Так, как Лэйнг, жили все подлинные революционеры, а класс революционеров был в шестидесятые привилегированным классом. Философы, художники, активисты и прочие интеллектуалы совместными усилиями двигали общество к трансформациям, в психиатрии таковым стал Лэйнг. Он, словно герой одноименного романа Малкольма Бредбери, был исторической личностью: история требовала занятий социологией, свободы и расширения сознания.

По сути Лэйнг пережил свое время. Бывают люди словно созданные специально для этой эпохи. Лэйнг чувствовал себя в шестидесятые, как рыба в воде, однако конец семидесятых и восьмидесятые принесли среду, к которой он так и не смог приспособиться, в которой он так и не смог выжить. Лэйнг привык выражать эпоху, двигаться в ее струе и эту струю направлять. Однако в последние десять-пятнадцать лет своей жизни он больше не чувствовал этого потока, который должен был нести его вперед, он перестал чувствовать время. Ушла взаимность, а на смену ей с обеих сторон пришли непонимание, озлобленность и агрессия.