Зигмунд Фрейд - Таинство девственности (сборник)

По времени он случился в возрасте двух с половиной лет – между предполагаемым наблюдением коитуса и соблазнением.

Возможное побочное значение, что завеса представляет собой девственную плеву, разрывающуюся при сношении с отцом, не совпадает с условием излечения и не имеет никакого отношения к жизни пациента, для которого девственность не имела ни малейшего значения.

Допускаю, что этот вопрос – самый тонкий во всем психоаналитическом учении. Я не нуждался в сообщениях Юнга и Адлера, чтобы критически отнестись к возможности, что подтверждаемые анализом детские переживания – испытанные в невероятно раннем возрасте, – скорее основаны на фантазиях, сочиненных по поводу более поздних случаев, и что необходимо допустить проявление конституционального момента или филогенетически унаследованной предрасположенности во всех тех случаях, когда в анализах находишь влияние детского впечатления на последующую жизнь. Наоборот, ничто не вызывало во мне больше сомнений, никакая другая неуверенность не удерживала сильнее от публикации. Я первый открыл как роль фантазии для образования симптомов, так и «обратное фантазирование» в детство более поздних наблюдений и последующую сексуализацию этих фантазий, на что не указал бы никто из противников. (См.: Толкование сновидений, 1е изд., с. 49, и примечание к случаю невроза навязчивого состояния: Собрание малых писем Зигмунда Фрейда.., 3, 1908, с. 164). Если я всетаки остался при своих более трудных и менее приемлемых взглядах, то это случилось благодаря аргументам, на которые наводит исследователя описанный здесь случай или любой другой детский невроз и которые я предлагаю на суд читателя.

Как указано выше, сцену с Грушей пациент припомнил сам, в возникновении этого воспоминания конструкции или поведение врача не принимали никакого участия; изъяны в воспоминании о ней были анализом восполнены таким образом, что заслуживают названия безупречного, если вообще придавать какуюнибудь ценность методу аналитической работы. Рационалистическое толкование этой фобии могло бы только сказать: ничего необыкновенного нет в том, что расположенный к боязливости ребенок получает припадок страха от бабочки с желтыми полосками, вероятно, вследствие врожденной склонности к страху. Ребенок ищет какойнибудь причины для этого страха и пользуется случайным сходством имени и одинаковостью полос, чтобы сконструировать себе фантазию о приключении с нянькой, о которой еще сохранилось воспоминание. Но если побочные условия невинного самого по себе события – мытье пола, метла, ведро – проявляют в дальнейшей жизни такую силу, что навсегда и навязчиво обуславливают выбор объекта у этого человека, то фобия бабочки приобретает непонятное значение. Положение вещей становится, по крайней мере, столь же замечательным, как и предполагаемое мною, и пропадает вся выгода от рационалистического понимания этой сцены. Сцена с Грушей для нас особенно ценна, так как на ней мы можем подготовить свое суждение для понимания менее достоверной первичной сцены.

См.: Центральная газета по психоанализу, 6, 1912.

Международный журнал по лечению психоанализом, I, 1913, с. 525 и далее.

Могу не считаться с тем, что это поведение получило свое словесное выражение только два десятилетия спустя, потому что все влияние, приписываемое нами этой сцене, выразилось в форме симптомов, навязчивостей и т. д. уже в детстве, задолго до анализа. При этом совершенно безразлично, считать ли ее первичной сценой или первичной фантазией.

Снова должен подчеркнуть, что все эти рассуждения были бы совершенно излишними, если бы сновидение и невроз не относились к периоду детства.