Фрэнк Фаранда - Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить

В исследовании Бинстеда испытуемые с кортикальной слепотой – иными словами, с функциональной сетчаткой, но нефункциональными центрами зрения в затылочной части головного мозга – обнаруживали периферийные объекты, несмотря на отсутствие первичного зрения. Это значит, что средний мозг был способен, минуя сознание, включить защитную реакцию в ответ на угрозы с периферии.

Сегодня понятно, что подобное «слепое зрение» (blindsight), как полагали ранее, возникающее взамен утраченного кортикального зрения, до известной степени имеется у всех нас. Если Бинстед прав в своей догадке об эволюции этой защитной системы вторичного зрения, то, возможно, ее развитие было шагом к решению проблемы невидимой опасности в воздухе – иначе говоря, проблемы темноты.

Другая сфера незримой угрозы, с которой требовалось справиться, – это инфекции и отравления гнилыми, ядовитыми или тухлыми субстанциями. Каким-то образом на своем эволюционном пути мы выработали эмоцию отвращения, помогающую нам «видеть» этих незримых врагов [50] См.: Schaller, M. (2014, Oct). When and how disgust is and is not implicated in the behavioral immune system. Evolutionary Behavioral Sciences , 8 (4) pp. 251–256. . Подобно «слепому зрению», отвращение способно обнаруживать невидимые угрозы и активировать моторную реакцию, не подпускающую нас к опасности.

Очевидно, что избегание гнилых, токсичных или ядовитых субстанций было принципиальным для нашего выживания. Здесь поражает тот факт, что специально для работы с этими видами угроз мы сформировали особый эмоциональный модуль. Наши органы чувств должны были усвоить, какие запахи и зрелища указывают на присутствие опасности этого типа. Это не значит, что мы видим действительную опасность – микроорганизмы, однако мы видим и обоняем то, что свидетельствует о возможном наличии опасных микробов. Весьма впечатляюще!

Как мы начинаем понимать, проблема невидимой опасности оказала существенное влияние на эволюцию системы распознавания угроз у человека. Более того, невидимое и неведомое, судя по всему, сформировали само устройство нашего ума.

В 1987 г. Алан Лесли, почетный профессор психологии Ратгерского университета, поставил важный вопрос об эволюционной необходимости ролевой игры. Он заинтересовался, почему человек – существо, настолько зависящее от логической оценки реальности , – так много времени в детстве посвящает выработке способности играть, кого-то изображая [51] См.: Leslie, A. M. & Frith, U. (1988). Autistic children's understanding of seeing, knowing and believing. British Journal of Developmental Psychology , 6 (4), 315–324, The British Psychological Society. .

Отвечая на вопрос о важности ролевой игры, Лесли предложил изящное описание тонких когнитивных сдвигов, происходящих в акте перевоплощения. Он назвал этот сдвиг «отвязыванием», имея в виду процесс поддержания связи с метарепрезентацией при ослаблении первичной репрезентации. Это, например, происходит, когда мы подносим к уху банан и делаем вид, что это трубка телефона. Первичная репрезентация банана ослабляется, отделяясь от своего основного смысла. Благодаря этому буквальное значение (банан как фрукт) и метафорическое значение (банан как телефон) могут сосуществовать без взаимного разрушения смыслов.

Это стало основой «модели психического», или теории разума, по Лесли. В этой модели, которую психоаналитик Питер Фонаджи позднее назвал «ментализацией», Лесли сформулировал, что механизм мышления, осуществляющий когнитивный сдвиг из одного состояния в другое, – тот же самый механизм, что позволяет нам понимать существование сознания – как собственного, так и другого. Способность концептуализировать это внутреннее пространство, в котором существует сознание, является центральной для эволюционного превращения в человека.

Как при перевоплощении, так и при концептуализации ума необходимо преодолеть дистанцию между известным и неизвестным. Ведь, хотя нам может казаться, что мы знаем, что происходит в сознании другого, на деле это всегда остается тайной. Мы используем то, что знаем о самих себе, чтобы «вообразить», что может быть на уме у другого.

С этой темой связана работа двух специалистов по когнитивной лингвистике – Джорджа Лакоффа и Марка Джонсона. В 1980 г. они осуществили эпохальное исследование природы метафоры и ее места в культуре. Их книга «Метафоры, которыми мы живем» [52]продвигает фундаментальную идею о том, что метафора служит основой для значительной части нашего жизненного опыта. Абстрактные концептуальные системы понимаются посредством метафорических процессов, параллельно этому наши метафоры становятся концептуальными. Скажем, описание таких понятий, как «значимость», или элементов аргументации осуществляется путем сравнения абстрактного с конкретным.