Фрэнк Фаранда - Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить

Однажды моя пациентка Элла сообщила мне, что врач-радиолог заметил нечто подозрительное на ее последнем рентгеновском снимке. Ее направили на рентген, чтобы установить причину загадочной боли в нижней части спины. Было видно, как Элла расстроена и встревожена. Ее дедушка умер от рака легких, а Элла курила много лет, прежде чем бросить. Страх заболеть раком переполнял ее и готов был вырваться на поверхность.

Моим первым ощущением была обеспокоенность. Я сильно встревожился и, слушая Эллу, переживал: что, если у нее и впрямь рак? Смутные образы стали крутиться у меня в голове. Я представил, как мы работаем с болью и отчаянием. Пугающее будущее пронеслось перед глазами. Я гадал, чем это для нее обернется. Какой станет последняя глава? Элла очень много перенесла в жизни и сейчас едва начала обретать некоторый покой.

Элла рассказывала мне, что чувствует, а я видел, как она напугана. Видел я и лихорадочную работу ее воображения – совсем как у меня. Она стала припоминать мельчайшие симптомы и физические ощущения, показавшиеся ей признаками рака, с которым ей вот-вот предстоит столкнуться: слабость, моменты дурноты, бессонница прошлой ночью, отсутствие аппетита, болезненность в брюшной полости, ощущение скованности в области шеи, одышка. И хотя убедительных подтверждений не было, Элла без конца повторяла: «Это возможно… я курила… это может быть рак». Разумеется, Элла была права. Это было возможно.

Аристотель, вероятно, первым дал определение эмоции, завладевшей Эллой, сказав: «Допустим, что страх есть род боли или неблагополучия, проистекающий из воображения грозящей опасности, разрушительной или болезненной» [39] Aristotle, The Art of Rhetoric, 153. См.: Аристотель. Риторика. – М.: АСТ, 2017. . Отмеченная Аристотелем связь Страха и воображения выводит на первый план вопрос, к которому мы пришли в предыдущей главе, посвященной восприятию. Страх, как мы установили, – это эмоциональный сигнал тревоги, требующий определенной активации. По большей части активация обеспечивается сенсорными сигналами, сообщающими об опасности. Теперь же перед нами встает другой вопрос: может ли страх быть вызван воображением? А если да (как мы видели в случае Эллы), то можем ли мы точно знать, реалистичны ли наши страхи?

Безусловно, наши страхи ощущаются как реальные, но являются ли они таковыми? Наши представления об ужасном чрезвычайно индивидуальны, независимо от степени нашего сходства друг с другом. Без сомнения, то, чего боюсь я, одновременно схоже и отлично от страхов каждого из вас. Речь не о том, что восприятие одного человека более точно или ценно, чем восприятие другого; я хочу лишь отметить, что индивидуальные страхи субъективно различны. Хотя существует множество общих страхов, наше переживание этих страхов, судя по всему, сплетено с чем-то уникальным для каждого из нас – с тем, что Аристотель назвал «воображение». Таким образом, оценка угрозы – это не просто интернализация объективной реальности, а сплав чувственного опыта и нашей персональной окраски воображения.

Младенцы и маленькие дети проходят относительно предсказуемые стадии страха. Более того, исследования показывают, что эти стадии одинаковы в разных культурах [40]. Это позволяет предположить, что врожденные страхи должны были обеспечить нам эволюционное преимущество. Данный факт и сам по себе интересен, но еще более поразительна вероятность того, что эти врожденные кросс-культурные страхи до сих пор остаются актуальными для нас.

Понимание естественного развития страха на протяжении младенчества и детства восходит к 1897 г., когда Гренвилл Стэнли Холл, первый президент Университета Кларка и один из родоначальников изучения развития ребенка, провел первое систематическое исследование детских страхов [41] См.: Hall, G. S. (1907). Youth: Its education, regimen, and hygiene. Comet Content Providers. . Увиденное им тогда во многом было аналогично тому, что мы наблюдаем сегодня. Примерно с восьмимесячного возраста и до двух-трех лет маленькие дети боятся незнакомцев, особенно мужчин. Похоже, этот страх не зависит от того, заботятся ли родители о ребенке сообща, или он изолирован внутри семьи с матерью.

Вторым развивается страх сепарации. По понятным причинам это происходит, когда ребенок, исследуя мир, начинает отходить от матери – ближе к году, и продолжается до двух-трех лет. Проявления этого страха легко заметить во время вечернего укладывания, но возникает он и на детской площадке, когда малыш начинает осваивать пространство все большего радиуса вокруг своего родителя. В какой-то момент дети оглядываются, чтобы убедиться, что родителя видно, а главное, что родитель их не бросил.