Шерри Тёркл - Живым голосом. Зачем в цифровую эру говорить и слушать

Дети с готовностью используют термин “чрезвычайная ситуация” для всего, от чего им хотелось бы защититься с помощью мобильных телефонов. Многие молодые люди из тех, с кем я общалась, – словно в ожидании чрезвычайной ситуации. Возможно, это ситуация личного плана. А может, еще один ураган “Катрина”, еще одно 11 сентября. Может, авария в энергосистеме. Рассматривая жизнь как цепь чрезвычайных ситуаций люди, в особенности молодые, обретают все более взвинченное “я”.

Если жизнь видится вам потоком чрезвычайных ситуаций, это определяет весь ваш жизненный нарратив. Например, сам Twitter разделял энтузиазм одного из своих основателей, который с самого начала выступал в поддержку полицейского радиообмена. Вы узнаете, что, преподнося те или иные ситуации как чрезвычайные, вы можете привлечь больше внимания, в том числе внимания друзей. В мире, где даже ученики средней школы жалуются, что не могут справиться с зашкаливающим количеством сообщений, если вы скажете другу “у меня чрезвычайная ситуация”, то окажетесь на самом верху списка приоритетов.

Мобильные телефоны стали вплотную ассоциироваться с чрезвычайными ситуациями после 11 сентября 2001 года. В тот день школьников поместили в подвальные убежища, где не было общественных телефонов-автоматов, и тогда родители поклялись, что “больше никогда” не позволят детям быть настолько оторванными от них. У детей должны быть мобильные телефоны. Когда я беседую с группой, состоящей из четырнадцати студентов одного из университетов Новой Англии (в 2001-м они учились в начальной школе), выясняется, что для них мир изменился 11 сентября и в каком-то смысле больше не был прежним. Эти студенты рассказывают о жизни в “культуре катастрофы”. Одна старшекурсница, которая, по ее собственному признанию, “всегда спит с телефоном”, замечает: “В новостях на всех каналах ежедневно преобладают катастрофы”.

Студенты из группы четырнадцати подробно описывают свои впечатления: если судить по картинке в СМИ, мир – это цепь чрезвычайных ситуаций, каждую из которых мы можем преодолеть одну за другой. События с давней общественно-политической историей представляются как особенные, необычные, “из ряда вон выходящие”: крупные разливы нефти, массовая стрельба, жертвами которой становятся ученики младших классов и их учителя, экстремальная погода – все эти события по большей части преподносятся как катастрофические. Вы уже знаете, что разговор идет на языке катастрофы, когда ваше внимание привлекают на короткое время. В культуре катастрофы каждый чувствует себя частью чрезвычайной ситуации, но наше волнение направляют в определенное русло, предлагая сделать пожертвование или подписаться на веб-сайт.

В чрезвычайной ситуации проблемы нужно решать в порядке поступления. Даже такие проблемы, как глобальные изменения климата или халатность в отношении жизненно важных объектов, освещаются СМИ как стихийные бедствия, с которыми и бороться нужно как со стихийными бедствиями. Событие с политической подоплекой и определенным направлением развития превращают в нечто, требующее мгновенной реакции, но вовсе не обязательно – анализа. Кажется, что катастрофа не нуждается в законодательной базе. Ей нужны только облегчение страданий и молитвы.

Для четырнадцати студентов из Новой Англии жизнь в культуре катастрофы предполагает, что они справляются с трудностями посредством связи. Сталкиваясь с ситуацией, воспринятой как чрезвычайная, человек стремится использовать социальные сети, чтобы объединиться со своими друзьями.

Двадцатитрехлетний студент, учившийся в средней школе во времена 11 сентября, признается: “Мы не можем ничего сделать с большинством чрезвычайных ситуаций, освещаемых СМИ. Мы не знаем, что и как предпринять, чтобы улучшить создавшееся положение”. Признание студента позволяет нам лучше представить, как взвинченное “я” пытается сориентироваться в медиапотоке плохих новостей: узнав о чем-либо, человек начинает нервничать и спешит выйти в сеть.

В катастрофах присутствует отзвук стихийных бедствий. Мы не можем предвидеть, что они с нами произойдут. Когда терроризм преподносят как некую напасть (а такое происходит нередко), получается, что его отделяют от породившей его истории, и тогда он превращается в природный катаклизм, злую силу, а не то, с чем можно справиться политическим способом или путем пересмотра исторических корней этого явления. Если воспринимать террор как природный катаклизм, нам только и остается, что убивать террористов.