Матиас Хирш - «Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу» [Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела]

Девочка-подросток пытается обойти задачу освобождения от родителей и борьбы за собственную идентичность в своего рода всесильном бунте, так сказать, насильно становясь взрослой посредством беременности. Беременность приобретает двойственное значение в одновременно регрессивном движении назад к идентичности ребенка, который требует матери, поскольку сама девочка не может быть настоящей матерью.

В бессознательном беременной девочки-подростка частичная попытка расстаться с матерью сочетается с аннуляцией отделенности от нее в образовании связи <���…> и беременная может чувствовать себя одновременно матерью и защищенным ребенком» (Berger, 1987, S. 114).

Страх идентичности, пустоту на месте идентичности едва ли удается побороть: «„Ребенок в животе“ должен избавить от безнадежного чувства опустошенности» (Berger, 1989b, S. 251). Согласно Бергеру, девочка-подросток возвращается к собственной матери, не будучи в состоянии стать настоящей матерью для ребенка. Мать при этом неожиданно получает своего ребенка назад и еще одного впридачу, и об обоих она должна позаботиться, и она, конечно, с радостью берет эту задачу на себя. Собственно, девочка-подросток должна бы интегрировать новое сексуальное тело и возникшее материнство физически, беременность без такой интеграции Бергер называет (там же, S. 270) «своего рода психосоматической стратегией обхода <���…>: фантом воображаемого ребенка становится реальным объектом <���…>, похожим на <���…> символ, который перенимает конкретное значение символизируемого».

Соответствующую динамику можно обнаружить в так называемых «поздних матерях» (Berger, 1989a), которые долго не могли прояснить для себя вопрос материнства, возможно, строили карьеру, а затем на исходе четвертого десятка захотели завести ребенка в своего рода панике перед уходящим поездом. Наподобие подростков, они переживают своеобразное возвращение к матери, от которой они внутренне до конца не освободились, как выясняется, и вместе с ней воспитывают ребенка, поскольку длительные отношения с партнером, которые могли бы привести к образованию семьи, были невозможны. Но возвращение к матери происходит и в другом отношении, поскольку возникает новый симбиоз «мать — дитя», в котором мать не только кормящая сторона, но и сторона, которую питают (ср.: Halberstadt-Freud, 1993). Одна женщина ближе к 40 со злостью осознала ненадежность своего партнера, наконец решила не заводить детей и — забеременела. Она сказала: «Ну и ладно, сейчас рожу ребенка, с мужем или без!» И наконец она ощущает себя женщиной: «Я справлюсь и сама!» Затем она говорит с меньшим протестом в голосе: «Я вообще на это не рассчитывала, я была совершенно поражена, это произошло не по плану» . Она до сих пор не сообщила об этом своему партнеру. Первым человеком, которому она сообщила новость, стала ее мать. Та в некотором роде мужененавистиница, поэтому она сказала (хотя, конечно, очень обрадовалась): «Не волнуйся только, мы справимся!».

У динамики беременности девочки-подростка (или поздней матери) есть и другая сторона, а именно сторона родителей девочки, которые, возможно, испытывают проблемы в отношении сепарации, не хотят отпускать дочь и втайне радуются беременности в уверенности или хотя бы вере в то, что дочь вернется с ребенком. Насколько мать могут панически напугать желания сепарации со стороны дочери, показывает следующий пример.

Госпожа Дункер оказалась в очень смятенном состоянии из-за своей материнской идентичности, когда ее 18-летняя дочь покинула отчий дом. Как свою дочь, так и саму себя она воспринимает как мать, и все смешивается: «Я — моя мать, Андреа — моя мать, моя мать меня бросила, я ненавижу себя. Я нарочно разбила салатную миску и вдавила осколки себе в большой палец, испытала удовлетворение, только когда кровь потекла по руке». (Самоповреждающее действие и собственная кровь, похоже, положили конец смятению.)

В основном такие родители противятся естественной смене поколений, если не могут принять в душе, что их дети, подростки или взрослые, покидают дом. Они как бы сохраняют в своем сознании собственную принадлежность к главному поколению, сохраняют власть и чувство собственной значимости, так сказать, остаются молодыми и не должны думать о том, что они будут бабушками и дедушками, т. е. следующим поколением, которому предстоит умереть. И сексуальность взрослеющих детей уже совсем не причина для того, чтобы оставлять отчий дом, многие родители закрывают глаза на то, что дочь занимается сексом со своим молодым человеком в детской (или, наоборот, сын со своей девушкой), берут его (или ее) с собой в отпуск, устраивают совместные с семьей парня (или девушки) вечеринки с барбекю. Эту динамику можно назвать инцестуозной в той мере, в которой границы поколения неясны или вовсе сняты, и сексуальность не обозначает эти границы. Если дело доходит до беременности, многое зависит от того, является ли это знаком сепарации, взросления или, наоборот, внук с радостью присовокупляется к большой семье. Я наблюдал подобную «инцестуозную» динамику и среди пациентов постарше, особенно в случае, когда дочь покидает семью и потом возвращается к родителям после рождения ребенка, когда отношения с отцом ребенка рушатся. И не только матери с радостью принимают эту форму функции бабушки, но и многие скрытые «инцестуальные отцы» (Hirsch, 1993, раздел Latenter Inzest / «Латентный инцест») ликуют, поскольку вновь обретают власть над дочерью, а их семейные владения расширяются.