Мари Кардиналь - Слова, которые исцеляют

У Жан-Пьера сложилась привычка говорить со мной, как с больной, хрупкой, большой девочкой, не переносящей потрясений, к которой нельзя было обращаться открыто. Чтобы смягчить свое мнение, сейчас он станет использовать слова, которые ранят меня больше, чем просто обычная критика. Он не знал, кем я стала, я не говорила ему, я так мало видела его… Теперь, показав ему эти страницы, смешную претенциозность которых я только что осознала, я теряла последний шанс приблизиться к нему. Они запутают все. Он не поймет меня, он не поверит мне.

Он слегка шевельнулся. Прошло еще много времени, пока он повернулся ко мне. Я не решалась посмотреть на него, делала вид, что все еще сплю. В конце концов я повернулась. В его глазах были слезы! Жан-Пьер плачет? Почему? Он не хочет причинить мне боль? Он жалеет меня?

Он пристально смотрел на меня. В его взгляде была нежность, удивление, а также сдержанность, как бывает, когда смотришь на человека, которого не знаешь. Затем он протянул руку и положил ее на мое плечо.

– Хорошо, замечательно, это книга. Ты действительно пишешь хорошую книгу.

Две слезы проникли через преграду его век и покатились по щекам, слезы, которые он не смог сдержать и оттого драгоценные.

Прекрасные глаза, прекрасные слезы! Прекрасное голубое, прекрасное зеленое, прекрасное золотое. Наконец! Наконец!

Счастье существует! Я знала, я всегда знала. Ясное, простое, полное счастье. Счастье, которому я отвела важное место в центре своей личности и которое поселилось здесь впервые спустя столько лет. Спустя тридцать лет, проведенных в его ожидании.

Он приблизился ко мне, обнял рукой за шею. Он гладил меня.

– Как ты изменилась! Ты смущаешь меня, кто ты?

Я была слишком растрогана и не находила слов, чтобы заговорить. Я разговаривала с ним своими темными зрачками, настолько же темными, насколько светлыми были его зрачки. Я говорила ему, что хотела любить и быть любимой, что хотела смеяться и созидать, что я была совсем другой.

Он обнимал меня. Он целовал мои веки, лоб, ноздри, уголки губ, кончики ушей. Я чувствовала его плоский живот, мускулистые ноги.

– Слушай, я не знаю, что на меня нашло, но я влюбился в женщину, которая написала эти страницы.

Подойди, давай поглядим друг на друга, не отрывай от меня глаз. Давай войдем в волны. Я знаю место с белым песком, где ты не поранишься, где надо будет только расслабиться. Вспомни, мой дорогой, мой прекрасный, что море доброе, если не боишься его. Оно хочет лишь легко касаться тебя, ласкать тебя, нести, качать, разреши ему это сделать, и тебе понравится. В противном случае оно будет пугать тебя. Хватайся за пену. Чувствуешь, как песок под ногами бежит вместе с волной? Беги вместе с ней! Теперь плыви на спине по воле течения. Гоп, прыжок! Окунайся, окунайся! Пусть тебя крутит, пусть тебя массирует вода!

После того как волны останутся позади, мы будем плавать в открытом море. Прошу тебя, не отрывай от меня глаз!

– Некоторые фразы, написанные тобой, взволновали меня, потому что они прекрасны и потому что я не знаю ту, которая их написала. Но все же это ты.

Молчи, не говори, морю не нравится, когда его обделяют вниманием. Давай плавать. Вытяни руки и ноги. Расслабь плечи и бедра, пусть твои руки и ноги двигаются и толкают воду, размеренно, тихо, свободно. Чувствуешь, как ты становишься дельфином? Чувствуешь, как вдоль твоего тела, как вокруг веретена, ласково обвивается вода?

Когда мы устанем, ты повернешься на спину, мы растянемся на воде и закроем глаза, чтобы солнце не ослепляло их. Какое-то время мы будем лежать так, глядя сквозь красную прозрачность век, убаюкиваемые водой, будто кормилицей с прохладной и нежной грудью.

Затем мы будем нырять, резкими движениями, вглубь к водорослям, длинные, скользкие пальцы которых будут гладить нам живот и ягодицы, лицо и грудь, спину, пока у нас не кончится дыхание.

После этого мы тихонько поднимемся на серебристую песчаную поверхность. С рук, с ног и с губ будут слетать пузырьки радости, которые только что гроздьями поднялись из глубин, опережая нас, чтобы сообщить скалам, пляжу и небу о нашем появлении.

С того дня Жан-Пьер и я стали одним целым. Мы питались собственными различиями. Мы сравнивали наши жизни, ничего не критикуя, деля поровну самые ее лучшие отрезки. Каждый раз, когда мы встречались, мы были нагружены причудливой добычей, которую описывали друг другу в мельчайших подробностях. Это воссоединение двух существований становилось для нас неоценимым сокровищем, великолепным пиром, которым мы не могли насытиться.