Владимир Каминер - Невозмутимые родители живут дольше. Как не сойти с ума, воспитывая подростка

— Да ты как всегда прикалываешься, па, — сказала дочь. — Наполеон был намного старше.

Николь права, Наполеон был старше. Наши семейные фотографии не дают заглянуть так далеко в прошлое. Самым старшим членом семьи, с которым я лично смог познакомиться — случилось это как-то летом в Одессе, — была фрау Шварцман, моя прабабушка. Маленькая как десятилетнее дитя, она была слепа и имела за плечами 96 лет жизни. Она потрогала меня за нос, ощупала уши и голову, проверила, все ли круглое и в порядке, и спросила, есть ли у меня уже подружка. Мне только исполнилось тринадцать, и у меня еще не было подружки. В то время женщины меня еще не интересовали, намного больше меня интересовали тогда вопросы истинного смысла жизни. Не могло же быть случайностью, что так много разных людей появились на свет в одном и том же месте одновременно и не знали, что делать друг с другом и с самими собой. Мне казалось, что человек, проживший почти сто лет, должен больше об этом знать. Полный надежд, я хотел услышать от прабабки истину в последней инстанции. Она немного подумала, а потом сказала, что в общем-то я могу делать что хочу, только никогда в жизни не должен есть грибы и говорить о деньгах с людьми в галстуках.

Эти премудрости показались мне тогда абсолютно бессмысленными. Я еле сдержался, чтобы не захихикать. Сегодня, спустя тысячу лет, имея за плечами тонны съеденных грибов и годы бесполезных разговоров с носителями галстуков, я иногда думаю, что, возможно, моя прабабка все же была права. Но уже поздно что-либо менять.

С течением жизни я привык к своему компактному родственному кругу. Две фотографии висят в моем кабинете, две стоят на книжной полке. Вот и вся галерея фамильных портретов. Такой она была, пока на меня не вышел специалист по генеалогии из Израиля.

«Вы не знаете меня, но я вас знаю» — так начинался его мейл. Михаилу 36 лет, он из Омска и ребенком приехал в Израиль, изучал там информатику и успешно работает в сфере ИТ. Но его истинное пристрастие это генеалогия. Он начал работать над своим генеалогическим древом, когда ему было еще двенадцать. Он добился доступа к архивам многих стран, международных организаций и к метрическим книгам в синагогах. «Искать родственников столь же увлекательно, как искать грибы, — писал он. — Чтобы кого-то найти, мне приходилось иногда объездить полмира, а некоторых можно найти прямо у собственного порога».

Вскоре Михаил обнаружил тысячи родственников по всему свету — он нашел их в Америке, Сибири, в Канаде, в Европе и даже на Шри-Ланке. С некоторыми он подружился, иные ничего не хотели знать о новом родственнике. Он ездил в Канаду и в Россию, встречался с какими-то тетями в Нью-Йорке и всюду узнавал новые подробности о своем клане. В принципе его родословное древо уже походило скорее не на дерево, а на целый сад, в котором бок о бок уживались все самые разные цветы, включая розы и кактусы. Он хотел мне рассказать об одном из закутков своего сада — линии Бялик-Каминер.

Сестра прапрабабушки Михаила приходилась кузиной моей прабабушке, фрау Шварцман. Михаил оказался потомком поэта Хаима Нахмана Бялика, который покинул Россию с личного разрешения Ленина в 1922 году, а позднее стал самым значимым поэтом в Израиле. Он был для этой маленькой страны, как Гёте для Германии или Пушкин для России, мерилом высокой духовности, определявшим уровень этой духовности, подобно тому, как «пояс держит штаны». В каждом израильском городе есть памятник, музей и улица, носящие его имя; его портрет красуется на израильских банкнотах. У Бялика были тысячи родственников, которые, однако, его едва знали. А мы все-таки находились с ним в довольно близком родстве. Мать моей прабабушки, которую звали вовсе не Клара, а Эстер Хайа, носила фамилию Бялик. И выходит, что дедушка великого израильского поэта Хаима Бялика был братом Шимона, дедушки моей прабабушки Клары Эстер Хайа Шварцман.

Вдруг оказалось, что я не одинок в мире. Михаил слал все новые и новые фото, и в мою почту потоком хлынули новые родственники. Эти люди из тех давних времен, когда только-только была изобретена фотография, еще умели ценить это новое искусство. Для съемки они празднично одевались, аккуратно причесывались и сажали детей себе на колени. Мужчины были при очках, тростях и с бородами, женщины предпочитали увековечивать себя в шляпах. Некоторые из них действительно были похожи на моих родителей, другие же больше походили на индусов или африканцев. Были также портреты, на которых просматривалось что-то испанское — эти большие черные женские глаза и гордая осанка мужчин, будто они только что закололи быка. Теперь все они наблюдали из прошлого за мной: мы ведь семья, или ты нас не узнаешь? Разве ты не скучал по нас?