Мария-Луиза Франц - “Золотой осел Апулея

Смертельный брак, пребывание в раю бессознательного, сражение с драконом, муки усилий, путешествие в подземный мир и обретение ценного вещества, неудача как вторая смерть (которая часто в мифе принимает форму лишения свободы) [234] Эрих Нойманн, «Происхождение и развитие сознания», стр. 319 / Erich Neumann, «Origins», р. 319. , искупление, иерогамия (священный брак, hieros gamos ), воскрешение, возрождение как богиня и рождение ребёнка, — всё это — не отдельные архетипические сюжеты. Это являет собой весь канон архетипов, который проходит не только через мифы и сказки, но и проявляется в мистериях, а также представлен в бесчисленных вариантах его основной структуры в религиозных системах, например, в гностицизме. Этот мистический путь состоит не только в поступках. Обычно его смысл заключается в наращивании знаний, гнозиса. Но здесь (как и в Элевсинских мистериях) он принимает особую отличающуюся форму. Это — не тайна гнозиса, то есть логоса, а мистерия эроса. И, соответственно, ребёнок, который рождается, вопреки ожиданиям Эроса [235] Вайнрайх, «Сказка об Амуре и Психее» во Фридляндии, Образы из римского мифа. См. Рассказ Апулеиуса, стр. 18 и выше / Weinreich, «Das Marchen von Amor und Psyche,» in Friedlander, Darstellungen aus der Sittengeschichte Roms. See Apuleius’ tale, p.18, above. оказывается девочкой.

В её любви к Эросу Психея не просто отличается от Афродиты или любой другой богини, — она представляет собой что-то совершенно новое. Триумф любви Психеи и её восхождение на Олимп явились событиями, которые оказывали глубокое воздействие на людей Запада на протяжении двух тысяч лет. В течение двух тысячелетий загадочное явление любви было центром развития психики, а также культуры, искусства и религии. Мистика средневековых монахинь, куртуазная любовь трубадуров, любовь Данте к Беатриче, вечная женственность Фауста, — все они отражают это никогда не останавливающееся, подобное таинству развитие психики в женщине и мужчине. Оно принесло и добро, и зло, но в любом случае оно было необходимой закваской психической и духовной жизни Запада вплоть до сегодняшнего дня.

Эта любовь Психеи к её божественному возлюбленному является центральным сюжетом в любовном мистицизме всех времён, а неудача Психеи, её заключительный отказ от себя, и Бог, который приближается как раз в этот момент в качестве спасителя, в точности приходятся на высшую стадию мистического экстаза, где душа вверяет себя божественному.

По этой причине сказано, что «на языке смертных» ребёнок Психеи «зовётся Удовольствием». Но на небесном языке, а это — небесный ребёнок, которого обожествлённая Психея рождает на небесах, — этот ребёнок есть мистическая радость, которая всеми народами описывается как плод высшего мистического союза. Это — «радость, несомненно, но превосходящая чувственность» [236] Теджобинду Упанишады 8 (в Дойссен, Шестьдесят упанишад, стр. 665) / Tejobindu Upanishad 8 (in Deusscn, Sechzig Upanishad’s, p. 665). .

«Рождение божественного ребёнка» и его значение известны нам из мифологии, но даже в более полной мере из того, что мы узнали о процессе индивидуации [237] Работы Юнга, «Секрет золотого цветка», «Психология архетипа ребёнка», «Психология и алхимия» и т. д. / Cf. Jung’s works, The Secret of the Golden Flower, «The Psychology of the Child Archetype», Psychology and Alchemy, etc. . В то время как для женщины рождение божественного сына означает обновление и обожествление её духа-анимуса, рождение божественной дочери представляет собой ещё более значимый процесс, который имеет отношение к самости женщины и к целостности.

В этом — одно из величайших озарений этого мифа, которое завершает его рождением дочери, которая есть Удовольствие-Радость-Блаженство. Эта последняя фраза касательно трансцендентного рождения дочери, которое на самом деле выходит за пределы самого мифа, указывает на часть пространства внутреннего женского опыта, который не поддаётся описанию и почти не поддаётся пониманию, хотя он проявляется снова и снова как определяющий пограничный опыт психики и психической жизни.

Мы неоднократно подчёркивали, что эта история заключает в себе миф, то есть цельное замкнутое действие «в архетипическом пространстве». Именно потому, что это — архетипическое действие, его смысл должен рассматриваться с общечеловеческой точки зрения, а не с персональной, то есть не как нечто, что происходит в конкретном мужчине или в конкретной женщине, а как всеобщий «образ действий».

Здесь не представляется возможным описать психологическое различие между «Психеей-архетипом» и архетипом анимы мужчины или женственной самости женщины. Может оказаться достаточным отметить несколько моментов. Мы не случайно говорим о «душе» мужчины, как и женщины [238] В противоположность «образу души» у мужчины и у женщины. , и не случайно аналитическая психология определяет совокупность сознания и бессознательного как «психику». Эта психика как целостность личности должна быть охарактеризована как женственность и у мужчин, и у женщин, потому что она переживает то, что выходит за пределы психического как мистическое, как нечто «вне границ» и «совершенно иное». По этой причине образ мандалы, который проявляется в мужчине и женщине как целостность психики, является женским в своей символике кольца или круга, или уроборическим как то, что вмещает противоположности.