Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование

11. Впрочем, даже возможность указать на референт однозначно, не решает задачи понимания.

Я например так и не понял, какую функцию выполняет кар бюратор, который мои товарищи по спортивному лагерю называли тем самым словом, производным от нецензурного обозначения мужского полового члена. Впрочем, снять его с мотоцикла и «продуть» я все-таки, следуя их витиеватым инструкциям, смог — мы договорились.

Так что, я почти уверен, что все эти языковые (а по существу, социальные игры) не имеют ровным счетом никакого отношения к тому, о чем, как нам кажется, мы ведем речь, когда говорим о реальности и о возможности ее понимания.

Но мы этого не замечаем, что, как мне представляется, и является основой того самого — ключевого — «скандала в философии».

12. До сих пор было принято говорить о двух «философских скандалах».

Первый носит оценочный характер — мол, нельзя не считать скандалом тот факт, что за многовековую историю философии, в ней не было сформулировано ни одного тезиса, очевидность которого признавали бы все философы.

Второй, сформулированный Иммануилом Кантом:

«…нельзя не признать скандалом для философии и общечеловеческого разума необходимость принимать лишь на веру существование вещей вне нас и невозможность противопоставить какое бы то ни было удовлетворительное доказательство этого существования, если бы кто-нибудь вздумал подвергнуть его сомнению» [118] Кант И. Критика чистого разума. .

13. Но оба этих скандала полностью нивелируются современной нейрофизиологией.

Относительно Кантовской интерпретации выяснилось, что проблема не в том, существуют ли вещи вне нас, а в том, что не существует «нас» как таковых.

Действительные мы и есть это «внешнее» по отношению к нам «существование». Мы (как «я») — лишь языковая игра, а реальные мы (всякий активный в данный момент участок нашего мозга) находимся по ту сторону этой языковой игры.

То есть, фактические мы — та самая вещь, которая, по Канту, недоказуема, что, конечно, абсурдно. Проще говоря, на веру мы принимаем как раз наше «я» (производим его своей верой [119] В методологии мышления мы называем такие фантомы «форпостами веры». ), а вовсе не «существование вещей».

14. Из этого следует и необходимое понимание первой версии «скандала в философии». Он вполне естественен, только вот «скандалом» его назвать уже никак нельзя, скорее — недоразумением.

В свое время еще Людвиг Витгенштейн объяснил, что причина «философских проблем» — те самые языковые игры, и этот его тезис превратился в полноценную философскую программу, получившую название «лингвистический поворот».

Но с точки зрения «нейрофизиологического переворота», о котором говорит методология мышления, даже это решение не было в достаточной степени радикальным: оно не позволяет разрешить «скандал в философии», поскольку языковые игры принципиально неразрешимы.

По причине этой неразрешимости невозможно, чтобы философия обзавелась некими «очевидными» для всех философов «тезисами». О чем бы ни говорили философы, они вынуждены пояснять слова, которыми они пользуются, а делая это, они с неизбежностью натолкнутся на факт принципиальной невыразимости действительной реальности в языке.

Как ни крути, мы снова и снова обнаруживаем себя в комнате, населенной персонажами в VR-очках. Возможная в таких обстоятельствах дискуссия не имеет ровным счетом никакого смысла, а устраивающая всех договоренность возможна и без этих дискуссий (если, конечно, участники конкретного VR-аттракциона в ней нуждаются).

15. В конечном счете, радикализация, на которую мы, вследствие неизбежного «нейрофизиологического переворота» обречены, состоит вовсе не в разрешении языковых игр, но в устранении самого игрока — «человека, играющего в язык», этого homo ludens logos [120] Лат. — «человек» «играющий» «язык». .

Высказываясь метафорически, подлинным «скандалом в философии» является существование философов.

Впрочем, это не отменяет возможности быть мыслителем — тем, кто не претендует на знание (любовь к) некой мудрости, которой, конечно, нет, но пытается мыслить реальность как она есть.

16. Любые наши попытки определить реальность наталкиваются на некие границы, но единственная граница, которая тут действительно есть — это сам человек (человек, думающий о себе, что он может мыслить реальность, представляющий себя в образе некоего ментора по отношению к ней, наблюдателя, объективатора, познающего и т. д.).