Наталья Чуркова - Лучик солнца на тюле

Я не хочу обсуждать это с близкими, они не поймут. Я не хочу, чтоб все об этом узнали, хотя понимаю, что это неизбежно. Не хочу никому ничего объяснять. Я замыкаюсь в себе, мне так жалко себя, чувство досады и злости на себя, на этих счастливых людей вокруг, не переживших такое, сменяется стыдом, виной, что я что-то сделала не так, что-то упустила, не обратила на что-то внимание, что не сделала раньше УЗИ, вдруг можно было бы что-то изменить…

Грудь предательски наполняется молоком от каждого глотка чая, изливается горячими струйками по телу, как жестокое напоминание о том, что это молоко некому пить.

Тело малышки отвозят на вскрытие. Есть какая-то внутриутробная инфекция. Отек плаценты спровоцировал нарушение в кровоснабжении плода. Было ли ей там плохо, чувствовала ли она это, когда так активно шевелилась в тот последний вечер… или это было совпадение? Я думаю об этом. Есть ли в этом моя вина? Могла ли я что-то изменить? Мне не с кем поговорить об этому, некому задать эти вопросы. Потому что я не хочу говорить об этом с близкими, не хочу и не буду.

Чего бы мне хотелось в тот момент, это быть в палате или в окружении женщин с похожей ситуацией, поплакать с ними вместе, оплакать наших неродившихся малышей, наших ангелочков… Только они могли бы меня понять и разделить мои чувства… Про профессиональную психологическую поддержку я тогда точно не думала и не знала. О том, что как раз в 1999 году в США вышла книга о сопровождении женщин и семей после перинатальной утраты (Chambers H.M., Chan F.Y. Support for women/families after perinatal death // Cochrane Review/ The Cochrane Library. Issue 1. – Oxford: Update Software, 1999), даже не подозревала.

В России тогда, повторюсь, этому вопросу уделялось крайне мало внимания, точнее, его не уделялось вообще. Мы выживали как могли. Травмированные, запихивали свое горе куда подальше и выживали, оно отравляло нас изнутри, а мы не позволяли ему вырваться наружу, видимо, еще годы советского воспитания накладывали свой отпечаток. Будь стойкой, мужественно выноси потери. Не плачь! Запрет на горе. Запрет на слезы. Запрет на открытое выражение переживаний.

Я не знаю, что стало с телом малышки… Я спросила, помню, что будет. Его дадут похоронить? На что все в один голос мне сказали, что, конечно, нет, если ребенку было бы более 30 недель, то дали бы, а так это всего лишь плод, который был вскрыт, изучен и утилизирован. Как? Об этом у меня не было сил думать.

Прошло две недели. Мне пришлось вернуться в институт.

– Ты лежала на сохранении? – интересовалась моя одногруппница с уже заметно подросшим животиком.

– Нет… я потеряла ребенка.

Я знала, что эти вопросы будут неизбежны, но так не хотела на них отвечать, так хотелось стать невидимой и просто проскользнуть между людей и также незаметно выскользнуть обратно… Но нет, они охали, вздыхали, перешептывались, для них это был повод к обсуждению нестандартной жизненной ситуации, а для меня – БОЛЬ, СТЫД, ДОСАДА и ощущение ПУТОТЫ и НИКЧЕМНОСТИ существования. Все эти мелкие бытовые проблемы, сессии, готовка еды… все это делалось на автопилоте, между мыслями о потерянном счастье, которое уже не вернуть…

Я не могла смотреть на беременных, на этих так откровенно счастливых женщин! На милых малышей в колясках, на рекламу памперсов и детского питания. Ком в горле и жалость к себе, разрывающая сердце жалость. Апатия. Безразличие. Жизнь на автопилоте. Жизнь, которая живется сама по себе отдельно от тебя… тебя в ней нет. Ты осталась там, в этом последнем дне, в этих последних «туках», застряла в этом калейдоскопе счастливых умилительных воспоминаниях и сменяющих их пронзающих болью реальности моментов тех дней от «тук» до «все». И это как клетка, из которой нет выхода. Черно-белая жизнь. Жалкая копия той, что могла быть, если бы не… Пустая.

А, собственно, ее не было. Нет, я училась, окончила институт с отличием, ездила отдыхать, решала вопросы со своим браком… Даже влюблялась! Но все это было как бы фоном… фоном, который был за одной большой ЦЕЛЬЮ – выносить беременность. Стать матерью. Зачем? Почему мне было это так нужно? Теперь я это понимаю, тогда, разумеется, нет. Я попала в ловушку. Каждая новая перинатальная утрата приносила дополнительную травму, рана зияла и не затягивалась. Я измучила свое тело попытками забеременеть и выносить ребенка и свою душу воспоминаниями о моей первой самой БОЛЬШОЙ БЕРЕМЕННОСТИ. Остальные прерывались на более ранних сроках – пять – семь недель. Потом были повторные чистки, после не всегда удачных выскабливаний… потом эпизод с анембрионией, когда я ходила и боялась до восьми недель делать УЗИ и на кушетке в кабинете УЗИ узнала, что у меня восемь недель растет пустое плодное яйцо, в котором вообще нет эмбриона. За это время я стала экспертом в области гинекологии. Вокруг рожали подруги, близкие мне подруги, это приносило нестерпимую боль.