Жак Адамар - Исследование психологии процесса изобретения в области математики

Но такая исключительная способность пассивно, будто бы со стороны, наблюдать за эволюцией своих собственных подсознательных идей кажется мне фактом чрезвычайным и присущим только Пуанкаре. Я никогда не испытывал этого чудесного чувства, и я никогда не слышал, чтобы его испытывал кто-нибудь, кроме него.

Напротив, то, что Пуанкаре рассказывает в остальной части своего доклада, является абсолютно общим и случается с каждым исследователем, который находит решение. Так, Гаусс писал по поводу одной теоремы из области теории чисел, которую он пытался доказать в течение многих лет: «Наконец, два дня назад я добился успеха, но не благодаря моим величайшим усилиям, а благодаря богу. Как при вспышке молнии, проблема внезапно оказалась решённой. Я не могу сказать сам, какова природа путеводной нити, которая соединила то, что я уже знал, с тем, что принесло мне успех». Излишне говорить, что то, что произошло при моём резком пробуждении, было совершенно аналогичным и является типичным, так как решение, которое я получил: 1) не имело никакого отношения к моим предшествующим попыткам, следовательно, не было вызвано моей предшествующей сознательной работой; 2) пришло так быстро, что не потребовалось никакой затраты времени на размышление. Тот же характер внезапности и самопроизвольности был отмечен несколькими годами раньше другим знаменитым эрудитом современной науки, Гельмгольцем, в одном важном докладе, который он сделал в 1886 г. {1}

Со времени Гельмгольца и Пуанкаре это свойство было признано психологами как весьма общее для всех видов изобретения. Грэхем Уоллас (Graham Wallas) в «Art of Thought» предлагает назвать это свойство «озарением»; этому озарению обычно предшествует стадия «инкубации», в течение которой изучение проблемы кажется прерванным и тема заброшенной. Такое озарение отмечалось также в некоторых ответах на анкету журнала «Математическое образование». Физики (Ланжевен) и химики (Оствальд) рассказывают, что также испытывали подобное. Приведём два случая из очень различных областей. Один из них привлёк внимание психолога Поляна [12]. Речь идёт о знаменитом письме Моцарта: «Когда я чувствую себя хорошо и нахожусь в хорошем расположении духа, или же путешествую в экипаже, или прогуливаюсь после хорошего завтрака, или ночью, когда, я не могу заснуть, — мысли приходят ко мне толпой и с необыкновенной лёгкостью. Откуда и как приходят они? Я ничего об этом не знаю. Те, которые мне нравятся, я держу в памяти, напеваю; по крайней мере так мне говорят другие. После того, как я выбрал одну мелодию, к ней вскоре присоединяется, в соответствии с требованиями общей композиции, контрапункта и оркестровки, вторая, и все эти куски образуют «сырое тесто». Моя душа тогда воспламеняется, во всяком случае, если что-нибудь мне не мешает. Произведение растёт, я слышу его всё более и более отчётливо, и сочинение завершается в моей голове, каким бы оно ни было длинным. Затем я его охватываю единым взором, как хорошую картину или красивого мальчика, я слышу его в своём воображении не последовательно, с деталями всех партий, как это должно зазвучать позже, но всё целиком в ансамбле.

Если же при этом в процессе моей работы мои произведения принимают ту форму или манеру, которые характеризуют Моцарта и не похожи ни на чьи другие, то клянусь, это происходит по той же причине, что, например, мой большой и крючковатый нос является моим, носом Моцарта, а не какого-нибудь другого лица; я не ищу оригинальности и сильно бы затруднился определить свою манеру. Совершенно естественно, что люди, имеющие различную внешность, оказываются отличными друг от друга внутренне так же, как и внешне».

Говорят, что очень непосредственное поэтическое воображение было у Ламартина, который иной раз сочинял стихи мгновенно, не задумываясь; в связи с этим интересен также доклад, сделанный в Философском обществе нашим крупным поэтом Полем Валери [13]: «В этом процессе есть два этапа: один из них тот, когда писателя пронизывает своего рода молния, так как наша интеллектуальная активная жизнь состоит по сути дела из фрагментов; она как бы формируется из очень кратких, но очень богатых элементов, которые не освещают всего вокруг, но, наоборот, указывают нашему рассудку, что имеются совершенно новые формы, которыми он, очевидно, сможет овладеть после определённой работы. Мне приходилось иногда наблюдать появление некоторого предчувствия, проблеска, не освещающего, но ослепительного. Он предупреждает, он говорит больше, чем если бы освещал, в итоге он сам — загадка, которая несёт с собой уверенность, что она может быть решена. Можно сказать: «я вижу, и завтра я буду видеть дальше». Имеет место факт особой восприимчивости; затем идут в тёмную фотокомнату и видят появившиеся образы.