Джеймс Карс - Конечные и бесконечные игры

Сила прошлого так важна для конечной игры, что нам приходится искать способы запоминать, что мы были забыты, чтобы поддержать нашу готовность соревноваться. На поверхности любого серьезного конфликта лежат унижающие нас воспоминания: «Помни Аламо!», «Помни Мэн!», «Помни Перл-Харбор!». Из-за таких воспоминаний Америка вступала в несколько войн. Оскорбленный однажды Афинами, великий персидский император Дариус снова и снова вел войны, чтобы убрать голос из его головы, говоривший: «Сир, помните афинян».

Действительно, лишь держа в памяти то, что мы забыли, мы можем проявлять себя в соревнованиях в достаточной степени, чтобы иметь возможность забыть, что мы забыли основной принцип игры: тот, кто должен, не играет.

Сколько бы мы не действовали как творцы самих себя, мы будем позволять прошлому быть прошлым. Творцы в нас способны избавить нас от злости, потому что используют, как это называл Ницше, «способность забвения», – не способ отрицать прошлое, но переделать его благодаря нашей оригинальности. А потом мы забываем, что нас забыли зрители, и помним, что мы забыли, что имеем свободу в игре.

Если в культуре, в которую нас привносят путем нашего рождения, всегда существуют люди, кто побуждает нас превращать нашу жизнь в театр тем, что показывают нам только повторяющееся прошлое, в ней также есть и те (обычно это те же самые лица), кто учит нас быть готовыми к неожиданностям. В присутствии таких людей мы впервые видим в себе творцов.

Они не дают нам способностей творить и не развивают в нас эти способности. Источником творчества никогда не является внешняя среда, так же как ребенок никогда не станет гением. Творец появляется по мере прикосновения – парадоксального феномена бесконечной игры.

Другой человек не прикасается ко мне, если расстояние между нами свелось к нулю. Меня коснутся, только если я отвечу изнутри – спонтанно, подлинно.

Вы не способны прикоснуться ко мне из вашего внутреннего центра, из центра вашего творчества. Прикосновение всегда взаимно. Вы не прикоснетесь ко мне, если я не прикоснусь в ответ.

Противоположное прикосновению действие – передвижение. Вы передвигаете меня к месту, которое уже предвидели и даже подготовили путем внешнего воздействия на меня. Это этап, который становится успешным, только если я передвигаюсь, а вы остаетесь стоять на своем месте. Меня можно довести до слез, если я увижу хорошо поставленное выступление, прочитаю душераздирающую газетную статью или буду доведен до бешенства политическими байками и рассказами о героических достижениях, – но в каждом описанном случае меня передвигают по заложенной формуле, заготовке, которая при этом не влияет на того, кто выполняет действие, у них ведь на созданное ими иммунитет. Вот когда сами постановщики доводят себя до слез своим же представлением, а не как их выступление, они теряют свою силу, становятся театрально неопытными.

Это означает, что мы можем быть перемещены только теми людьми, которые изображают из себя кого-либо, только если мы – не мы сами, а те, кем мы быть не можем.

Когда ко мне прикасаются, ко мне прикасаются как к настоящему, подлинному, под всеми театральными масками, завесами, и в то же время я меняюсь изнутри, – тот, кто ко мне прикасался, тоже меняется. Нас нельзя изменить внешней оболочкой. В самом деле, весь внешний дизайн приобретается через прикосновение. Кто бы нас ни трогал и кого бы мы ни трогали, обе стороны нельзя застать врасплох (этот феномен непредсказуем – отражение кроется в безумии или «тронутости»).

Мы можем двигаться только через наши завесы. Нас трогают через наши маски-завесы.

Суть прикосновения можно лучше понять по тому, как бесконечные игроки понимают такие сущности, как исцеление и половое различие (также: сексуальность, влечение).

Когда к вам прикасаются, человек действует изнутри, поэтому и вы отвечаете всем своим нутром. Ваша полнота как человека – это целостность, или ваше здоровье (в английском языке слово здоровье «health» и здоровый «healthy» происходит от слова «hale» или «whole» целый). Иными словами, прикасающийся всегда лечится или даже вылечивается, выздоравливает.

Конечного игрока может не интересовать факт возможности излечения, приведения себя в целостность, он заботится о своем исцелении, приведении в действие. Лечение позволяет мне играть, исцеление восстанавливает меня как соперника в одной или нескольких играх.

Исцеляющие врачи должны абстрагировать людей и видеть в них функции. Они лечат болезнь, не человека. И люди умышленно представляют себя как функции. Лечащие практики принимают значительные масштабы и стоят приличных сумм, потому что раскрывают людей как функции или, скорее, их набор. Быть больным – быть неспособным выполнять функции, что, в свою очередь, значит не быть готовым конкурировать в предпочитаемых играх. Это вид смерти, невозможность заслуживать статусы. Болезнь делает нас невидимыми, у нее всегда привкус смерти: либо она приводит к реальной смерти, либо смерти игрока как соперника. Опасность болезни равна опасности проигрыша.