Карл Юнг - Архетипы и коллективное бессознательное [litres]

187Из сказанного ясно: в конечном итоге, и мифология, и наблюдаемые эффекты комплекса матери, очищенные от сбивающих с толку деталей, указывают на бессознательное как на свой источник. Как еще человеку могло прийти в голову разделить космос, по аналогии с днем и ночью, летом и зимой, на светлый дневной мир и темный мир ночи, населенный фантастическими чудовищами, если только прототипа такого деления не было в нем самом, в полярности между сознанием и невидимым, неизвестным бессознательным? Восприятие объектов у первобытного человека лишь частично обусловлено объективным поведением самих вещей; гораздо более значимую роль зачастую играют внутрипсихические факты, связанные с внешними объектами только посредством проекции [107]. Это объясняется просто: первобытный человек еще не испытал той аскетической дисциплины ума, которая известна нам как критика знания. Для него мир – более или менее текучий феномен в потоке его собственной фантазии, где субъект и объект недифференцированы и находятся в состоянии взаимопроникновения. «Все, что снаружи, также и внутри», – можем сказать мы вместе с Гёте. Но это «внутри», которое современный рационализм так рьяно стремится вывести из «снаружи», обладает априорной структурой, которая предшествует всякому сознательному опыту. Совершенно невозможно понять, как «опыт» в самом широком смысле или, если уж на то пошло, нечто психическое может возникать исключительно из внешнего мира. Душа – часть сокровенной тайны жизни; как и всякий организм, она обладает своей особенной структурой и формой. Вопрос о «происхождении» этой психической структуры и ее элементов, то есть архетипов, носит метафизический характер, а потому не имеет ответа. Структура – нечто данное, предусловие, которое заведомо присутствует в каждом случае. Это мать , матрица – форма, в которую вливается весь прочий опыт. С другой стороны, отец репрезентирует динамику архетипа, ибо архетип состоит как из формы, так и из энергии.

188Носителем архетипа является в первую очередь личная мать, ибо на начальных стадиях жизнь ребенка неотделима от нее и представляет собой состояние бессознательной идентичности. Она – и психическое, и физическое предусловие ребенка. С пробуждением эго-сознания связь между ними ослабевает, и сознание вступает в противоречие с бессознательным, то есть своей собственной предпосылкой. Это ведет к дифференциации эго и матери, личные качества которой становятся все более отчетливыми. Все сказочные и мистические качества, ассоциированные с ее образом, тускнеют и переносятся на наиболее близкого к ней человека, например бабушку. Как мать матери она «более великая»; она поистине есть «праматерь» или «Великая Мать». Нередко она приобретает атрибуты как мудрости, так и ведьмы, ибо чем больше архетип удаляется от сознания, чем яснее становится последнее, тем отчетливее становятся мифологические черты, которые приобретает архетип. Переход от матери к бабушке означает, что архетип поднимается на более высокий уровень. Особенно ярко это проявляется в представлениях батаков. Так, погребальное жертвоприношение в честь умершего отца достаточно скромно и состоит из обычной еды. Но если у сына есть собственный сын, тогда отец становится дедом, а значит, достигает более почетного ранга в потустороннем мире, тем самым требуя более существенных подношений [108].

189По мере расхождения сознания и бессознательного, более высокий ранг бабушки превращает ее в «Великую Мать», и противоположности, которые содержатся в этом образе, часто распадаются. Тогда мы получаем добрую и злую фею или милостивую богиню и богиню злобную и опасную. В западной античности и особенно в восточных культурах противоположности нередко остаются объединенными в одной фигуре, хотя этот парадокс вовсе не тревожит первобытный ум. Легенды о богах так же полны противоречий, как и их моральный облик. На Западе парадоксальное поведение и нравственная амбивалентность богов стали камнем преткновения уже в древности и породили критику, которая в конечном счете привела к девальвации обитателей Олимпа, с одной стороны, и их философской интерпретации, с другой. Наиболее ярким проявлением этого, пожалуй, является христианская реформация иудейского понятия бога: нравственно амбивалентный Яхве стал исключительно хорошим Богом, тогда как все зло было объединено в дьяволе. Складывается впечатление, что развитие функций чувствования в западном человеке заставило его сделать выбор, который привел к нравственному расщеплению божественного на две половины. На Востоке преимущественно интуитивная интеллектуальная установка не оставляла места для чувственных ценностей, и боги, в частности Кали, смогли сохранить свой изначально парадоксальный нравственный облик. Таким образом, Кали – представитель Востока, а Мадонна – Запада. Последняя окончательно утратила тень, которая, хоть и на расстоянии, по-прежнему следовала за ней в аллегориях Средневековья. Она была перенесена в ад, где сейчас влачит ничтожное существование в качестве чертовой бабушки [109]. Благодаря развитию чувственных ценностей, величие «светлого» бога было усилено сверх меры, в то время как тьма, олицетворяемая дьяволом, локализовалась в человеке. Этому странному сдвигу главным образом способствовало то, что христианство, напуганное манихейским дуализмом, изо всех сил стремилось сохранить свой монотеизм. Поскольку отрицать реальность тьмы и зла было невозможно, не оставалось других альтернатив, кроме как взвалить ответственность за них на человека. Даже дьявол был в значительной мере, если не полностью, упразднен; в итоге эта метафизическая фигура, ранее составлявшая неотъемлемую часть бога, оказалась интроецирована в человека, который с тех пор стал подлинным носителем mysterium iniquitatis : «omne bonum a Deo, omne malum ab homine». В последнее время такое представление претерпело поистине дьявольские изменения; сегодня волк в овечьей шкуре нашептывает на ухо каждому, что зло на самом деле является не чем иным, как неправильно понятым добром и эффективным инструментом прогресса. Мы полагаем, что мир тьмы таким образом был уничтожен навсегда. Никто не понимает, какой это яд для человеческой души. Тем самым человек превращается в дьявола, ибо дьявол – это половина архетипа, чья непреодолимая власть заставляет даже неверующих восклицать «О Господи!» по каждому подходящему и неподходящему случаю. По возможности человеку всегда следует избегать идентификации с архетипом, ибо, как свидетельствуют психопатология и некоторые современные события, последствия будут ужасны.